становится угрозой для нашей страны, и надо поддерживать французов. Государь и сам видел, что Франция, в отличие от прошлой войны, не нарывается, ведет себя миролюбиво. С ними согласились гости, и Горчаков с Андраши предприняли совместную демонстрацию, посетили посла Франции и заверили: их правительства осуждают действия Бисмарка.

Через два месяца состоялся визит Александра II в Лондон – в числе прочих вопросов обсуждали и настрой Германии. Англичане катастрофой Франции воспользовались не менее плодотворно, чем Россия. Вынудили египетского хедива Исмаила-пашу за долги отдать свой пакет акций Суэцкого канала, 44 %. Из-за французских затруднений Лондон, не вложив ни копейки в строительство, фактически прибрал под себя управление каналом, а попутно и Египет. Но теперь соперницей Англии становилась уже не Франция, а Германия. Дальнейшее ее усиление британцев не устраивало.

По данному вопросу позиции России и Лондона оказались близкими, и на обратном пути царь навестил Вильгельма, побеседовал о нежелательности бряцать оружием. А королева Виктория отправила германскому кайзеру личное письмо, что новая война с его стороны может привести к плачевным последствиям. Но Бисмарк надеялся, что все еще можно изменить. Принялся исподволь перетягивать в союз Австро-Венгрию, а в Россию в начале 1875 г. послал своего личного представителя Радовица. Тот в очень туманных выражениях стал сулить поспособствовать русским в экспансии на Ближний Восток вплоть до приобретения Константинополя. Цену выложил – отказ от поддержки Франции. Царь возразил, что турецкую столицу захватывать не собирается. А Горчаков вообще отказался обсуждать подобную сделку [94, с. 54].

Хотя Бисмарк уже начал задираться. Встревоженная Франция приняла закон об увеличении армии на 144 тыс. Но тут уж в Германии раскипятились, что готовится нападение. Мольтке провозглашал, что война неизбежна и необходимо упредить французов. В кулуарах уже обсуждались будущие требования к ним. Отдать оставшуюся часть Лотарингии с крепостью Бельфор (в 1870–1871 гг. немцы так и не смогли ее взять), добавить контрибуцию в 10 млрд, ограничить численность французской армии.

Но войну предотвратили Англия и Россия. Новый премьер Британии Дизраэли объявил, что «Бисмарк – это поистине новый Бонапарт, он должен быть обуздан» – и так же, как против Наполеона, заговорил даже о союзе с нашей страной. А Александр II и Горчаков в мае прибыли в Берлин. На переговорах царь убедил Вильгельма не нарушать мира, и Бисмарк сдал на тормозах. Развел руками, что и в мыслях не имел нападать на Францию, слухи о военных приготовлениях – это махинации биржевых брокеров, а Мольтке не политик, и его предложения о превентивном ударе не имеют значения. В общем, договорились по-хорошему.

Но Горчаков допустил довольно грубый ляп. Разослал хвастливую телеграмму: «Император покидает Берлин, уверенный в господствующих здесь миролюбивых намерениях. Теперь мир обеспечен». Ее публиковали газеты, и Бисмарк был в ярости. Обвинил Горчакова, что ему хочется прослыть «спасителем Франции», и его надо показывать в парижском театре в виде ангела-хранителя. Жаловался и царю на «нечестный» поступок Горчакова. Александр II пытался смягчить, что не надо принимать всерьез проявления «старческого тщеславия». Однако Бисмарк затаил обиду – а он был злопамятным.

Что ж, Горчаков и впрямь тяготел к Западу, сопереживал Франции, а заявление Дизраэли о «союзе» вообще воодушевило его. Но вот «патриотизм» русского канцлера, незаслуженно воспетого Тютчевым и Пикулем, был, мягко говоря, своеобразным. И вскоре этому последовало очередное подтверждение. Россия осваивала Сахалин, усилила там гарнизоны, а в качестве рабочей силы на остров перевели каторжные тюрьмы. Но Япония не угомонилась насчет совместного владения. Дважды ее высокопоставленные чиновники приезжали в Россию с требованиями разграничить и отделить для них Южный Сахалин.

В 1875 г. в Петербург прибыл первый постоянный посол Японии Такэаки с теми же запросами. Переговоры с ним возглавил Горчаков и «запросто» все урегулировал. Сахалин переходил в полное владение России, которой и без того принадлежал, а взамен Япония получала все Курильские острова – тоже принадлежавшие России. Все население островов было уже православным, научилось говорить по-русски – а их отдали одним росчерком пера. Потеря Курил сказалась и на статусе Охотского моря. По международным законам оно стало «открытым», туда могли заходить иностранные суда. И на Охотское побережье потянулись американцы, англичане. Промышляли морского зверя, контрабандой скупали драгоценную пушнину. Впоследствии спохватились и о военном значении Курильских островов, да поздно было (исправил столь вопиющий просчет Горчакова только Сталин в 1945 г.).

Ну а «дружба» с Англией оказалась сугубо «одноразовой», ради сдерживания Германии. Тот же Дизраэли, говоривший о союзе, видел в России главную угрозу для интересов Великобритании. Взывал, что она «подобно глетчеру» надвигается на британские сферы влияния в Азии. Хотя Кауфман в Туркестане ни на кого надвигаться не собирался. Он благоустраивал вверенный край, отрыл первую в Средней Азии библиотеку, 60 школ – и в них учились не только русские, но и дети местных жителей. А уж крестьяне и купцы нарадоваться не могли по сравнению с поборами и грабежами прежних властей.

Но недовольство копили местные феодалы, привыкшие к своему неограниченному произволу, работорговцы и кочевники, лишившиеся хищнического промысла. Бухара после недавних взбучек вела себя благоразумно, оценила выгоды взаимной торговли. Зато Коканд бурлил. Хана Худояра, принесшего присягу царю, знать и религиозные фанатики честили «изменником». И… соглашение с англичанами о разграничении влияния обернулось пустой бумажкой. Тут как тут появились их агенты, разжигая возмущение и обнадеживая поддержкой [95].

А Худояр сам усугублял свое положение. Лишившись части владений и доходов, разорял народ непомерными поборами, насильно сгонял без всякой платы строить себе дома, рыть арыки, прокладывать дороги, строить ханские дома. За ослушание людей жесточайше наказывали. Летом 1875 г. Кауфман отправил в соседние китайские владения посольство дипломата Вейнберга, военную разведку и командование охраной из 22 казаков поручил полковнику Скобелеву. Дорога лежала через Коканд, и послы должны были передать Худояру недовольство России, вразумить, что такое правление обернется бедой. Но опоздали. Когда прибыли в ханство, военачальник Абдурахман-автобачи поднял там восстание. Присоединились сыновья хана Насриддин и Мухаммед-Алим с армией, захватили Коканд.

Худояр укрылся у послов, Скобелеву с Вейнбергом и казаками пришлось охранять его, вывозить на российскую территорию. Ханом провозгласили Насриддина, и кокандские банды нахлынули на русские посты, почтовые станции. На одной из них староста Яковлев отбивался два дня, погиб в рукопашной, когда станцию подожгли. Хотя Насриддин и Абдурахман-автобачи прислали делегацию к Кауфману, официально известили, что на престоле новый хан. Генерал-губернатор передал, что признает Насриддина, если тот подтвердит условия договора 1868 г., возместит убытки России и ее подданным в ходе восстания и назначит пенсию Худояру.

Вместо ответа новый хан и его военачальник призвали возвратить прежние владения ханства, объявили «священную войну». Массы кокандцев вторглись в Туркестанское генерал-губернаторство. Разоряли, убивали, пытались взбунтовать население.