25 апреля 1862 года Лангеншёльд оставил свою должность и вскоре умер. Его отечество, — предмет его любви, — не доверяло его целям, не одобряло те меры, к которым он прибегал для их достижения. Планы, от осуществления которых он надеялся пожать признание и славу, должны были, не дозревшие и едва начатые, перейти в другие руки, которым суждено присвоить себе заслугу их выполнения.

Твердость и последовательность, с которыми Лангеншёльд проводил монетный вопрос, должно приписать в известной мере, кажется, также влиянию Генриха Боргстрёма (р. 1830 г. — 1865 г.), который в реформе монетной системы видел цель своей жизни и которому принадлежит первоначальная её идея. По его же инициативе возникли другие важные в экономическом отношении предприятия: Финляндское ипотечное общество, основанное в 1860 году, и союзный банк, который открыл свою деятельность в 1862 году. По другим экономическим вопросам Лангеншёльду давал советы его родственник Иоганн Ульрих Себастиан Грипенберг (род. 1795 г.), который назначен был сенатором и первым начальником учрежденной, по постановлению 17 сентября 1860 года, экспедиции земледелия и общественных работ. Он также находился в близких отношениях с Иоганном Вильгельмом Снелльманом, но неизвестно, Лангеншёльд ли влиял на Снелльмана, или наоборот. Другая причина успеха Лангеншёльда кроется в том, что он находился в близких отношениях с графом Бергом и русскими министрами, особенно с министром финансов, а также с графом А. Армфельтом и его товарищем Шернваль-Валленом. Реформа же монетной системы показывает, в какой мере он умел извлекать пользу для своей родины из своего положения. Ко всему этому, Лангеншёльд имел способность убеждать и уговаривать. И когда он в Париже и во Франкфурте вел переговоры о финляндском первом заграничном займе, его личные, качества в известной мере способствовали успеху дела. Существует еще указание современника, что «Лангеншёльд был чрезмерно честолюбив, талантлив, смел и энергичен и потому он решил быстро выдвинуть свое отечество. Русских властей в Петербурге и генерал-губернатора он скоро изучил, а потому в действительности он стал управлять финляндскими делами». В большую услугу Лангеншёльду ставят, наконец, то, что покончил с секретной системой, которая в те времена господствовала в финансовом управлении, и ввел гласность в его отчеты. Он первый поместил в «Finlands Allmänna Tidning» таблицы о положении и развитии финансов страны с 1859 года.

К этому прибавим маленькую подробность. В начале 1862 года граф Армфельт конфиденциально сообщил Рокасовскому бюджет империи, прося ознакомиться с ним в виду того, что «и мы накануне отпечатания бюджета в Финляндии».

Заместителем Лангеншёльда явился Снелльман. Желание ускорить реформу побудило Снелльмана возбудить финансовый вопрос, во время пребывания Государя в лагере при деревне Парола (около Тавастгуса) в июле 1863 года. Государь повелел снестись с министром финансов. Снелльман отправился в Петербург.

Рейтерн согласился на реформу, при условии, чтобы металлический фонд банка достигал 8 миллионов марок, и чтобы финляндцы обождали исхода дела по фиксированию курса бумажных денег в империи.

Временно реформа таким образом приостановилась. Сенат, не желая терять времени, поднял вопрос об изменении пробы финляндской монеты по метрической системе. Сенат просил изменить пробу финляндской мелкой серебряной монеты пенни, с разрешением чеканить впредь, вместо 72-й, из серебра 831/3 пробы. Сенат ссылался на некоторые европейские страны, но указания его не подтвердились, почему министр финансов Рейтерн заявил, что, во всех государствах германского союза, в Гамбурге, во Франции, Швейцарии, а также в Голландии чеканилась разменная монета пробы значительно низшей против монетной единицы. Таким образом, министр финансов не убедился в надобности принять меру сената и чеканить разменную монету 831/3 пробы, вместо 72-й. Здесь в дело вмешался, замолчавший было, генерал-губернатор и высказался еще определеннее. Он понял, что это вело к окончательному отделению Финляндии от России в финансовом отношении, так как проба по десятичной системе совершенно уничтожала существовавшее соотношение между рублем и маркой. Комитет по финляндским делам. пропустил вопрос о пробе, но доводы Рокасовского и министра финансов оказались более убедительными, и Государь повелел дело «оставить без последствий». «Назначение единообразия низшей пробы русской монеты с финской являлось, таким образом, отступлением от основы монетной реформы, — пишет финляндец (Е. Шюбергсон), — но пришлось сделать уступку и в этом случае, чтобы не затормозить монетной реформы».

В ноябре 1864 года вопрос о признании звонкой монеты единственным платежным средством вновь был поставлен на очередь. Снелльману повелено было прибыть в Петербург.

Как прежде, так и теперь явилось коллективное прошение от 52 купцов, фабрикантов и ремесленников. Но мотив уже был иной. Прежде торговцы и обыватели жаловались на застой промышленности и разорение, выводя отсюда необходимость особой монеты для Финляндии. Теперь, прося о водворении звонкой монеты, они указывали, что торговля удовлетворительна, в банке достаточно денег. Не видно только, какие обстоятельства в течении трех, четырех лет изменили таким коренным образом экономическое положение в крае.

Снелльман подал министру финансов две пространные записки, доказывая в них, что русские ассигнации не должны приниматься в Финляндии до тех пор, пока они будут падать в цене. «Единственное действительное неудобство от курса на российские кредитные билеты в Финляндии будет испытывать только российская казна». Средства устранить это неудобство не имелось, почему Снелльман просил «великодушного пожертвования, требуемого на самом деле и правосудием, и справедливостью». Справедливость же к слабейшему он находил хорошей и единственной политикой, «достойной великой нации, которой Провидение предоставило могущественной рукой участвовать в развитии судеб человечества». «Было бы, — продолжает он, — несправедливо придавать политическое значение стараниям, стремящимся обеспечить настоятельные материальные потребности. Могущественная Россия имеет способ вознаграждать убытки, финляндская казна едва ли будет в состоянии облегчать оныя».

Так как в русских сферах настроение не склонялось еще в пользу реформы, то Снелльману пришлось много хлопотать в Петербурге, писать объяснительные и успокоительные статьи для «Русского Инвалида» и пр. Работа кипела. Снелльман проявлял еще более энергии, чем его предшественник. В «Инвалиде» Снелльман утешал публику, что русская монета по-прежнему останется в ходу в Финляндии, но недействительным будет в пределах края только принудительный курс русских ассигнаций. Марка, как малая монетная единица, необходима стране с малыми торговыми оборотами.

После долгих размышлений он нашел, наконец, средства спасти реформу. «Господин барон, — обратился он к Шернваль-Валлену, — представляйте меня к ленте Александра Невского». «Охотно сделал бы это, если оно зависело бы от меня. Однако, чем же теперь вы особенно заслужили эту награду?» «Как же, я отыскал секрет для проведения