что главными двигающими пружинами явились причины политического характера. Указание на рубль, как на слишком крупную монетную единицу, не имело особого значения потому, что при шведском владычестве Финляндия пользовалась талером, который был еще больше рубля, а за время русского владычества и при обращении рубля в крае, как удостоверил несколько ранее тот же сенат, экономическое развитие достигло «блестящих» результатов. Управление дряхлого и слабохарактерного Княжевича вообще оставило по себе тяжелые следы, хотя «вся Россия, — как утверждал Кокорев, — была обрадована его назначеньем» (6 марта 1858 г,). К финляндским делам он не проявил никакого интереса несмотря на то, что «в нем была та русская жилка, которой у Броков не бывает». Когда Рокасовский, по словам его жены, возвратясь из-за границы и встретив министра финансов, в отчаянии воскликнул «Что вы сделали?» (согласившись на утверждение сената), Княжевич спокойно ответил: «Я калиф на час».

Имея согласие министра финансов, комитет по финляндским делам не стал, конечно, препятствовать осуществлению проектов сената, и они были утверждены (23 марта 1860 г.).

23 марта (4 апреля) 1860 года состоялся Высочайший манифест, которым устанавливалась для Финляндии особая монетная единица — марка, соответствовавшая, по количеству серебра, четверти рубля, а финляндскому банку предоставлялось право чеканить разменную медную монету.

Одновременно с вопросом о недостаточности разменной монеты и о наименовании новых денег марками и пенями, представлены были образцы их рисунков, на которых Государь подписал: «Переделать орлы по утвержденному для Финляндии образцу (23 марта — 4 апреля 1860 г.).

Во всем этом финляндцы не без основания усмотрели значительный успех, в деле «признания их обособленности от России» и побуждение работать далее в том же направлении. Местный финансист наших дней (Е. Шюбергсон) придает особенно важное значение, — с монетно-политической точки зрения, — как изменению наименования, так и введению денежной единицы, разнящимся от наименования и величины, принятых в империи. Значения подобных реформ не хотели уразуметь только министры империи, поставленные на страже русских интересов.

Следует припомнить, что вопрос о монете был обсуждаем и установлен на боргоском сейме, следовательно, по воззрениям финляндцев, он не должен был теперь решаться и изменяться без сейма. Но так как дело шло о политическом обособлении Финляндии, то никто не протестовал.

Поводом для нового шага в монетной реформе послужила записка Лангеншёльда. Приехав в Петербург и желая расположить в пользу финляндцев высшие правительственные сферы, он обратился к графу Армфельту с запиской, в которой пояснял, что необходимо возможно «скорее приучить народ считать на новую монету. А для сего нужно, чтобы представители этой новой монеты, как металлические, так и бумажные, встречались в народном обращении преимущественно перед другими (т. е. русскими) денежными знаками».

Граф Армфельт воспользовался запиской Лангеншёльда весьма искусно. Он доложил ее Государю, вместе с журналом комитета по финляндским делам о новой монетной единице, и одновременно с манифестом 23 марта состоялось Высочайшее повеление сенату озаботиться принятием мер к осуществлению сего манифеста. Сенат одновременно получил право представить проект монетного двора в Гельсингфорсе, для чеканки также серебряной монеты. Ясно, что принимавшиеся меры шли далее самого содержания манифеста, в котором ничего не говорилось о серебряной монете.

Карл Фабиан Лангеншёльд

Новое представление сената, проходя через комитет финляндских дел, встретило только одно частное возражение со стороны Рокасовского, который настаивал на необходимости большего согласования новых денег с деньгами империи. В этом случае он исходил из общего, усвоенного им, мнения, что монетная система Финляндии должна и на будущее время оставаться в тесной связи с системой империи. Чтобы не дать повода к установлению разности в денежных системах, Рокасовский возражал против желания сената чеканить серебряную монету в 5 марок, так как в России не существовало соответствующего ему типа. На том же основании Рокасовский высказался против выпуска кредитных билетов в 10, 15 и 50 марок, предложив заменить их билетами (12, 20, 40 и 100-марочного достоинства), соответствующими 3, 5, 10 и 25 рублям, обращавшимся в Финляндии. К этому генерал Рокасовский добавил, что с введением ныне, в виде опыта, монетной единицы в 1/2 руб. следует, кажется, устранить всякий повод думать о большем отделении Финляндии от России в финансовом отношении».

Несмотря на то, что министр финансов подал свое мнение за проект сената, Государь утвердил предложение генерала Рокасовского, надписав: «Исполнить по мнению генерала Рокасовского» (19 — 31 мая 1860 г.). Впоследствии мнение генерала Рокасовского, принятое Государем, было, тем не менее, игнорировано и дальнейшая монетная реформа повела к отделению Финляндии от России.

Таким образом, из «некоторых» мер к осуществлению манифеста 23 марта создались новые и совершенно самостоятельные узаконения. Манифест допускал чеканку только медной монеты и выпуск кредитных билетов исключительно в одну и три марки. Мерами же к осуществлению сего манифеста постановлено чеканить серебряную монету и выпускать билеты высшего достоинства. Финляндцам протянули палец, а они захватили руку до локтя...

Разрешение перейти к новой монете имелось. Законы были распубликованы. Но прошло еще пять лет прежде, чем создалась возможность фактического их осуществления. Финляндия не располагала достаточным количеством серебра, чтобы завести новую монету.

Тем временем сенат и статс-секретариат хлопотали у Царя о признании металлической монеты единственным законным средством всяких платежей в Финляндии. Этим новым шагом имелось в виду окончательно вытеснить из края русские кредитные билеты. На помощь сенату вновь поступили прошения от некоторых обывателей, которые явились доверенными 2,170 жителей. Опять указывалось на беспокойство и опасения народа. Опять нужно было оградить Финляндию от угрожавшего, яко бы, бедствия...

Новую эту петицию по монетному вопросу должна была представить Государю депутация, которая, однако, по «государственным причинам» не получила аудиенции, но, как частные лица, члены её были приняты, причем Монарх побуждал жителей Финляндии довериться генерал-губернатору, который затем и принял адрес, подписанный 2,170 лицами.

Граф Армфельт насторожился. У него явились сомнения, которые он, вместе со своими взглядами, изложил в частных письмах к генерал-губернатору. «Публика занята плохим вексельным курсом, — писал 23 декабря 1861 года (4 января 1862 г.) граф Армфельт к Рокасовскому. — Вопрос подхвачен шведскими газетами и поддержан партизанами полной эмансипации Финляндии. Я не финансист, но принятые меры приведут к полному разорению Финляндии. Они не желают понять, что Финляндия, предоставленная собственным средствам, не в состоянии выдержать коммерческих обязательств и представит такое банкротство, что все капиталы будут уничтожены». Заявление, сделанное в письме, повторено было однажды графом Армфельтом устно. «В деле о монетной единице граф Армфельт, — пишет его петербургский современник, — сознавал неправильность и, как бы в оправдание, сказал мне: