Шрифт:
Закладка:
11.2. Платон, или «безразличие» сексуального объекта эроса
Почти во всех своих вариантах греческая идея эроса в сущности состояла в том, чтобы подчеркнуть принципиальное единство всех вещей, включая всю Вселенную с камнями и растениями, животными и людьми, даймонами и богами. Поэтому во все эпохи греки рассматривали эрос-Эрот как божественную энергию, божество или, подобно Платону, как даймона – полубога-получеловека. Ему в различных формах воздавался культ, посвящались праздники, к Эроту обращались с прошениями. Эрос, следовательно, был не только сексуальной практикой, но также опытом, образом и символом соприкосновения со священным. Греки представляли себе эрос как космическую энергию, которой владеет человек и которая владеет человеком. В то же время это – и сам бог Эрот, один из многих богов либо, по крайней мере, полубог или даймон (гений) наряду с другими даймонами. В своем «космоцентрическом» и «сакральном» горизонте древний грек ценил возвышенную мудрость (σοφία) и с ее помощью строил теории любви (φιλοσοφία). Правда, очень часто выше всего на свете он ставил эрос, побеждавший любую мудрость, превосходивший все чувства, ниспровергавший идеалы умеренности и гармонии, поднимавший человека в высшие сферы и низводящий на нечеловеческий уровень. Даже боги были подвластны тирании эроса. Его сила, подчиняющая ум и волю, прославлялась как высшее благо. Восторженная покорность его власти открывала путь божественному началу, позволяла приблизиться к божественному и даже в экстазе слиться с ним. Короче, эрос был религией.
Среди всех греческих мыслителей самые захватывающие размышления об эросе подарил миру Платон в одном из своих восхитительных диалогов – в Пире, принадлежащем к величайшим шедеврам культуры всех времен и оказавшим сильнейшее влияние на цивилизацию. Платон писал об эросе и в других своих произведениях, в частности в Хармиде, Лисиде, Федре. Но особенно притягателен Пир: его очарованию поддавались даже Отцы Церкви. Они, собственно, никогда не скрывали своего восхищения Платоном, порой даже благоговея перед ним. Отцы Церкви считали его одним из величайших философов, очень близким к христианству, предощущавшим самые характерные и возвышенные его истины. В патристике «praeparatio evangelii[279]» для язычников стала синонимом философии Платона. Это означало также, что окультуривание христианской веры в античном мире в значительной степени совпадало с усвоением платонизма и его наследия в форме медиа– и неоплатонизма. Даже когда Отцы Церкви пытались вырваться из колдовских чар сочинений Платона, они оставались в широко раскинутых сетях его построений.
Что касается нашей темы, то, рассмотрев идеи Платона и Плотина, мы обратимся к узловым моментам позиции Оригена.
Суть предлагаемой здесь гипотезы, в пользу которой мы представим необходимые аргументы, заключается в следующем. В различных аспектах огромное влияние Платона и прежде всего его Пира на Отцов Церкви в культурном плане привело скорее – и это нужно особенно подчеркнуть – к благородной «эллинизации» эроса, а не к решительной и полной «христианизации» его трактовки, в частности в греческой философии, с которой христианство очень скоро было вынуждено вступить в контакт. Через многие посредствующие звенья она оказала громадное историческое влияние (Wirkungsgeschichte) на восточное христианское богословие, так же как и на западное, проникла в катехизисы и этику, в аскетику и даже в мистику. Подобно основной и решающей функции мифа философия Платона тоже может и порой должна «рассказывать». Это как раз то, что нужно делать сейчас, поскольку мы заговорили об эросе. Только тогда, ухватив нить захватывающего «сценария» «рассказов о рассказах», с безупречным мастерством воплощенного Платоном в Пире, мы увидим, что один из приглашенных на пир, Агафон, так восхваляет совершенства бога Эрота:
Избавляя нас от отчужденности и призывая к сплоченности, он устраивает всякие собрания, вроде сегодняшнего, и становится нашим предводителем на празднествах, в хороводах и при жертвоприношениях. Кротости любитель, грубости гонитель, он приязнью богат и неприязнью небогат. К добрым терпимый, мудрецами чтимый, богами любимый; воздыханье незадачливых, достоянье удачливых; отец роскоши, изящества и неги, радостей, страстей и желаний; благородных опекающий, а негодных презирающий, он в страхах и в мученьях, и в помыслах и в томленьях, лучший наставник, помощник, спаситель и спутник, украшение богов и людей[280].
Если тут же прочитать о признаках агапической любви, перечисленных Павлом в Первом послании коринфянам, то сразу бросается в глаза различие между этими двумя текстами, платоновским и павловым, – резкое, как скрежет, различие между двумя культурными и религиозными мирами, разнородными и несовместимыми. Вот атрибуты того вида любви, о котором говорит Павел:
любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит (1 Кор 13:4–7) (см. ниже раздел 11.7).
Что же общего у любви, обозначенной греками как «эрос», с любовью, проповеданной Павлом христианам Коринфа и названной «агапой»? Этот вопрос мы рассмотрим позже, но уже сейчас можно кратко ответить, что между языческим эросом и христианской агапой в целом нет ничего общего. Но тут мы осмеливаемся спросить: не содержится ли в павловом тексте пусть скрытая полемика относительно эроса? Ведь именно Коринф, космополитический и распущенный приморский город, был одним из мест, где в античную эпоху процветали самый одиозный культ и самое непристойное поведение. Оставив пока в стороне этот вопрос (к нему мы вернемся в дальнейшем), обратимся к платоновскому Пиру.
Просматривая его, отметим, что до Агафона там говорят Федр, Павсаний, Эриксимах, Аристофан. Затем вступает Сократ, вспоминающий о своей встрече с Диотимой, за ним рассуждает Алкивиад. Само количество этих речей, даже не говоря об их содержании, свидетельствует о многочисленных оттенках греческой идеи эроса. Не выходя за пределы Пира, можно указать, например, на различие между пандемическим (πανδήμιος), или пошлым, Эротом и Эротом ураническим (οὐράνιος), или небесным. Первый связан с пандемической, всенародной Афродитой, второй – с уранической, небесной, о чем говорит Павсаний (Пир, 179c-184c), а также с небесным, космическим Эротом, о котором говорит Эриксимах (Пир, 186a-188e).
Среди множества сложных проблем истолкования платоновского текста не последнее место занимает проблема «литературного жанра» речей только что названных персонажей. Так, речи Сократа и Алкивиада можно, на наш взгляд, целиком отнести к категории «энкомиев» – «похвальных слов», «панегириков». По
