наряду с размышлениями Павла об Адаме и Христе (Рим 5:12–20), следует вспомнить, что в Апокалипсисе центральным эсхатологическим событием выглядит бракосочетание Агнца Христа, изображенное как «новое небо и новая земля; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (21:1; ср. Ис 65:17). На этом впечатляющем фоне, «сияющем, наполненном изысканной красотой»[272], в Апокалипсисе воспеваются женская грация и великолепие супружества. Но также предметом восхищения оказываются такие проявления женского начала, как родовые муки и чадородие, пронизывающие весь сверкающий сценарий домостроительства спасения. Эта картина поражает мощью и великолепием заключенной в ней христологии и экклесиологии, но также – почему бы нет? – мариологии.

Эта реальность, сотканная из образов, завершающихся «великим знамением» женщины, представляет собой как прежнее сообщество Израиля, то есть Божиего народа во плоти, так и новое сообщество Церкви, то есть Божиего народа в Духе, и, наконец, Деву Марию, дочь Израилеву, от которой родился Христос, а в Нем и с Ним род искупленных. Все эти лица и образы, каждый по-своему, в финале иоаннова Апокалипсиса как будто опять тянутся к фигуре женщины, украшенной, как невеста. Эта женщина-невеста – самое возвышенное утверждение и прославление женственности. Вместе с Духом она говорит Господу: «Прииди!», дабы после этого возвращения всё стало таким, каким было в начале, и тем самым окончательно преобразилось в новое небо и новую землю. И на этот призыв Господь отвечает: «Се, гряду скоро!» (22:17, 20).

Грандиозный «рассказ», каковым является вся Библия, начиная с Книги Бытия, заканчивается в своей христианской версии парадоксальным финалом в Апокалипсисе. Вовсе не случайно, но созвучно истине Библии то, что ее заключительные слова – это исполненное веры и надежды восклицание женщины, и ответом на него становится энергичное и умиротворяющее обетование мужчины – прославленного Спасителя. Горизонт будущего открывается между «уже» решающей победоносной битвы распятого и воскресшего Христа и «еще не» его окончательной победы над злом и смертью. В этом бесконечном пространстве разворачивается история свободы подвергшихся испытаниям людей, происходит встреча сына света с сынами тьмы, в этом пространстве было и будет много поражений, страданий, преследований. Победа обеспечена, но она придет только на последней, конечной фазе истории, словно подведение итогов. Она несомненно будет – но неведомо, как и когда это произойдет.

Между тем разворачивается священная война женщин и солидарных с ними мужчин за нейтрализацию, уничтожение или, по меньшей мере, ослабление яда женоненавистничества и его пагубного воздействия. Эта война будет долгой, она принесет неожиданные результаты, не всегда всем угодные. Но из-за этого не стоит падать духом и безропотно покоряться своей участи. Однажды, как любая мирская вещь, исчезнет и женоненавистничество. Останется «агапе», потому что только эта форма любви «никогда не перестает» (1 Кор 13:8).

А «до времени» остается история с ее тяготами и страданиями, выпавшая на долю как женщин, так и мужчин, еще не вполне примирившихся друг с другом, но от века призванных к примирению.

Глава одиннадцатая

«Сжатое повторение» рассуждений об эросе, «агапе» и личности

11.1. Язык любви. Словарь среди перипетий и конфликтов

Первоначальное христианство не могло не определить своего отношения к проблемам секса и брака, безбрачия и девственности. В сущности, речь шла о том, чтобы «обратить» также и эрос. От сексуально окрашенной любви между женщиной и мужчиной, сотворенной вместе с людьми в Эдеме, но опустившейся до беспорядочной эротики, требовалось перейти к эросу, искупленному в «новой твари», начало которой было положено умершим и воскресшим Христом.

Призывы Евангелия и последовавшее за ним устремленность к христианской жизни не могли не охватить всю личность, супружескую чету, всё мужское и женское человечество в его различных способах существования. В этой устремленности невозможно найти каких-либо попыток узаконить принижение, отталкивание, отрицание эроса. Эрос был и остается «благословением», издавна и навсегда вписанным в безусловно благой порядок творения (Быт 1:28), а потому и сам по себе был хорош среди всего, что «хорошо весьма» (1:31), даже если в реальной человеческой истории он тоже стал нуждаться в «искуплении». С приходом благодати, принесенной Христом, эрос вновь утверждается как положительное начало, более того – в своей изначальной святости, будучи выкупленным из рабства у греха (которому был целиком подчинен), освобожден и вылеплен для свободы агапы. Эрос не должен привести к безумным страстям, в конце концов становясь саморазрушительным. Как всякое человеческое проявление, он доверен человеку, более того он дарован ему как одна из самых ценных единосущных с ним способностей. Поэтому эрос следует воспитать или, лучше сказать, обратить на то, чтобы из человека сделать человека, чтобы личность стала личностью – в соответствии с новизной христианской агапы, новой любви, осуществленной и проповеданной Христом.

Не будет дерзостью утверждение: согласно Писанию в том смысле, в каком мы понимаем его сегодня – и об этом уже говорилось, – таким и становится положение человека. Но остается еще вопрос, от ответа на который невозможно уклониться даже в таком ограниченном сочинении, как наше: почему на протяжении двух тысячелетий христианства никогда, как представляется, не было – или в крайнем случае бывало очень редко – такого понимания эроса «в-себе» и в его отношении к агапе?

Пусть опять в сжатом виде, но всё же необходимо хотя бы попытаться ответить на этот серьезный и тяжелый вопрос. В том месте исследования, до которого мы добрались, кажется уместным еще раз обдумать результаты и подвести итоги пройденного пути. Можно ли в противном случае считать плодотворным и даже просто честным диалог с критиками вообще и с феминистками в частности?

Как уже отмечалось, существительное ἔρως и глагол ἐρᾶν первоначально не были библейскими и не только потому, что это греческие, а не еврейские слова, но и потому, что они имели сильный языческий привкус. Вместе с другими словами с тем же корнем их сознательно исключали из греческого перевода Библии. Исключение составляют только две книги – Притчи (4:6) и Премудрость Соломона (3:9; 6:18), причем последняя в оригинале была написана по-гречески. В Новом Завете таких исключений нет, и это, конечно, немаловажно.

Греки использовали четыре существительных и четыре глагола для обозначения того, что выражается существительным «любовь» и глаголом «любить»: ἐρως и ἐρᾶν, φιλία и φιλεῖν, ἀγάπη и ἀγαπᾶν, στοργή и στέργειν. Особенно характерны для древнегреческой культуры слова ἔρως и ἐρᾶν – существительное и глагол, относящиеся прежде всего к сексуальной сфере. Обозначая физическое влечение, страстное желание, они широко используются в литературных сочинениях и в философском теоретизировании. Далее мы увидим, что думал по этому поводу среди прочих мыслителей Платон, а пока приведем довольно важное свидетельство из античной Греции, свидетельство Эпикура, для которого эрос – «страстное желание сексуальных наслаждений, сопровождающееся