Шрифт:
Закладка:
Глава десятая
«Жена, облеченная в солнце» и «Великая блудница». Неоднозначность женского (и мужского) в апокилипсисе
10.1. Ослепительное сияние «Жены, облеченной в солнце»
Из бесчисленных проблем, поставленных толкованием «Откровения святого Иоанна Богослова», одна из важнейших – проблема его адресатов. Было бы упрощением представлять его автора «носителем» идей социальной среды, которые якобы единственно и выражены в его книге. Возможно, более целесообразно говорить о нескольких уровнях пространства коммуникации с не строгими, а скорее ассиметричными взаимосвязями, позволяющими автору такого своеобразного текста, как Апокалипсис, не только обращаться к другим, но и получать от них какие-то сведения и отклики. Автор и адресаты в этой книге как бы совмещены согласно модальностям, которые меняются и отбираются от текста к тексту, от фрагмента к фрагменту. Кто из последователей Христа в состоянии понять Апокалипсис целиком и расшифровать если не все, то по меньшей мере некоторые из его фантасмагорических видений? С другой стороны, сумел ли автор замыслить и организовать этот пространный и приводящий в замешательство лес символов, мало сказать необычайных, не помогая их восприятию, не сделав их сколько-нибудь понятными и не дав ключ к раскрытию смысла его писаний?[256]
Часто вспоминаются изумленные или растерянные высказывания некоторых из самых авторитетных читателей Апокалипсиса. Среди них встречаем, например, святых Иеронима и Августина, по мнению которых в этой книге
столько же слов, сколько тайн (sacramenta). Многое говорится прикровенно (obscure), чтобы дать упражнение уму читателя, и немного в ней [книге] есть такого, что своею ясностью (ex quorum manifestatione) дает возможность привести к уразумению остальное, пускай и с трудом (indagentur cum labore); хотя бы потому, что книга повторяет одно и то же так многоразлично, что кажется, будто она говорит всё новое и новое, между тем как при исследовании обнаруживается, что говорится разными словами то же самое[257].
Уже несколько десятков лет говорят об особом «литературном жанре» – жанре Апокалипсиса, где отражается своеобразная форма религиозной метальности; к нему относится широкая гамма других древних текстов. Любопытно, что греческое слово ἀποκάλυψις, переводимое обычно как «откровение», в данном случае означает нечто большее, чем раскрытие истины или снятие покрова. Ряд фрагментов автор умышленно сделал недоступными для исследования, и ученые не без усилий ищут в них хотя бы предположительные черты, соответствующие общей парадигме. В то же время они пытаются связать эти тексты с различными религиозными движениями и направлениями, сколько-нибудь близкими им своими идеями. Их колыбель – так называемый междузаветный иудаизм, начавшийся, как представляется, в IV в. до н. э., а его основные памятники – это апокрифы «Первая книга Еноха», или «Эфиопский Енох» (откуда возник апеллятив «енохово предание»), «Четвертая книга Ездры» и «Вторая книга Варуха». Иногда утверждается, что Книга пророка Даниила, входящая в Ветхий Завет, тоже вполне апокалиптическое произведение, но по этому поводу высказано немало обоснованных возражений. Помимо иоаннова Апокалипсиса, представляющего собой весьма своеобразный документ среди подобных ему, предшествующих и последующих, к христианской традиции относится ряд апокалиптических отрывков, входящих в канон Нового Завета, а также тексты, не включенные в него.
Присущие апокалиптике идеи касаются, по сути, имманентного присутствия в мире зла, его источника и особенно его решительного устранения на завершающей фазе истории; при этом соотношение «праведники – злодеи» либо отождествляется с соотношением «Израиль – языческие народы», либо охватывает всё человечество. С высокой степенью точности можно определить «богословско-литературную схему», опирающуюся на четыре момента или, лучше сказать, разворачивающуюся в четырех «измерениях»: убеждение в том, что мир дошел до крайней степени испорченности; ожидание в связи с этим окончательного божественного вмешательства, которое, сопровождаясь катастрофическими событиями, приведет к радикальному изменению положения; результатом божественного вмешательства будет поражение злодеев и победа над злом; верующие извлекут из этого события величайшее благо и смогут наконец зажить райской жизнью в обновленном мире.
Все эти «измерения» нашли отражение в иоанновом Апокалипсисе, но, следовало бы добавить, – не в чистом виде. Как отмечалось выше, в этом «апокалиптическом жанре» присутствуют пророческие, «премудростные», псевдоэпиграфические, эпистолярные, аллегорические черты. Поэтому лучше говорить о принадлежности новозаветного Апокалипсиса к «аполиптическому жанру» в более сложной, гибридной форме и степени или, если можно так выразиться, к «жанру-метису».
Апокалипсис предстает как обращение к нескольким христианским общинам Малой Азии с центром в Эфесе. Перечисление семи городов в начале книги (Откр 1:11) явно символично. Оно позволяет предположить, что у Апокалипсиса более обширный адресат, т. е. что он адресован всем верующим во Христа. В Апокалипсисе число 7 означает также совершенство, но в данном случае оно свидетельствует об исторической конкретности деяний Бога «во» Христе.
Число 7 лежит в основе архитектонической логики этой книги Нового Завета. Действительно, в ней четыре раза указывается на семь равных повествовательных элементов, которые затем раскрываются один за другим и трижды прямо нумеруются от одного до семи. Поскольку речь идет о семи действиях или вмешательствах, семерку в Апокалипсисе можно определить как «семикратное действие». Автор рассказывает, что Христос дал ему послание семи Церквам Малой Азии (2:1–3:22), потом снял печати со свитка, лежавшего справа от Бога, и огласил его содержание. Субъект этих семикратных действий – Христос-Агнец. Субъект (косвенный) двух других – Бог, так как его служители понуждают две группы из семи ангелов вострубить из семи труб (8:2-11:15) и излить на землю семь чаш гнева Божиего (16:2-21). Как можно понять из этих признаков, семерки Апокалипсиса чем-то отличаются от рассказа, построенного по схеме «шесть плюс один», который часто встречается в литературе древнего Востока. Так, в Книге Бытия к шести «дням» творческого труда Бога присоединяется седьмой день, когда Господь «совершил… дела Свои, которые Он делал, и почил… от всех дел Своих… И благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал» (Быт 2:2–4).
В этой схеме, отражающей еврейскую неделю, завершающуюся субботним отдыхом, вершина, самый важный элемент этого крещендо – седьмой. В семёрках Апокалипсиса, напротив, седьмой элемент всегда выглядит самым размытым и неуловимым.
Основная цель автора – внушить веру и умиротворение среди драматических трудностей и преследований, дабы верующие во Христа не позволяли себя унижать, не шли на компромиссы, не поддавались соблазнам синкретического язычества, связанного с идолопоклонством, как и идолопоклонства официального имперского культа. Ведущая «риторическая» стратегия сопровождается дискредитацией врага, выстраивается альтернатива господствующей общественной, политической, культурной системе. Сопротивляться ей способна только воинствующая вера, сопряженная с образом
