Но тут мой нос опять щекочут.

– Я убью тебя, Грегори!

Говорю я не просто так. Дюраны вообще не говорят просто так. Я открываю глаза и смотрю на Грегори с очередным колосом в руках. Мое милосердие закончилось там, в палатке, больше я не могу спускать такое неуважительное отношение янки к нам, гордым жителям Дикого Запада!

Алтею глубоко плевать на очередную нашу перепалку. Поэтому я неожиданным рывком подпрыгиваю к Грегори и перебрасываю его через плечо. Тяжелый. Но для человека, который работает в поле, не тяжелее тюка с хлопком. Он кричит что-то, но мне все равно. Грегори не знает, какую участь я ему выбрал! Он даже на мгновение перестает смеяться, ожидая моей кары. А вот когда я без сожаления, без раздумий бросаю его в воду, то слышу, как он проклинает меня до седьмого колена. Ничего. Я возвышаюсь над ним, как титан над людьми, и хохочу как сумасшедший.

– Ну ты, конечно, и баран, Франческо! Я теперь весь мокрый! – Он сидит в воде и улыбается. – Вода, кстати, теплая! Солнце у вас – монстр, не спрячешься. Твое наказание превратилось в милосердие! – Я не успеваю открыть рот, как он брызгает на меня водой. – Давай искупаемся?

Ничего не говорю – просто скидываю рубаху, оставляя штаны на себе. Грегори все сидит и смотрит на меня. Вероятно, думал, что я не решусь залезть в озеро. Но солнце и правда жарит. Я весь промок от духоты в палатке. Ничего приятнее, чем поплавать в озере в полдень, не придумаешь.

Грегори с неохотой поднимается и тоже сбрасывает рубашку. Его волосы вымокли; цвет, языков пламени превратился в темную бронзу. Он проводит по ним и зачесывает назад, открывая лоб. Его светлые глаза скользят по глади озера, мои устремились к небу. Почувствую ли я еще нечто подобное? Та пропасть между нами? Я же прыгнул, не так ли? Вот он, момент полета, и уже ничего не обратишь вспять. Уже через три дня решится судьба моего ранчо. И эти три дня так далеко, будто в другой жизни. А вот здесь, сейчас я свободен, и крылья распахнуты так же широко, как и глаза, дышится легко, и я… я счастлив.

– Пошли, – говорит он тихо и начинает заходить в озеро.

Не могу понять, солнце ли решило подшутить надо мной или глаза застелила пелена из слез, но силуэт Грегори стал нечетким… и будто замер. Мир нарисован маслом: широкими мазками – небо, трава, чуть аккуратнее – резной лист клена и рябь воды, волнами – бронзовые пряди Грегори, его ровная спина. Но лучше всего в этой картине запечатлелись мои мысли, мои чувства. Тончайшая кисть вывела сотни оттенков любви к моей земле: ощущение молодой травы между пальцами ног, ветер в волосах, езда верхом, невесомый хлопок. Все это и есть мое ранчо, все это и есть я сам. Чудом извилистых путей судьбы или по воле Бога я попал прямиком в сердце долины. Тут бьется пульс, его несложно нащупать, его, кажется, невозможно потерять. Ступаю в теплую воду. Захожу по щиколотки, по колено, по грудь. Задерживаю дыхание, и меня накрывает с головой. И все. Будущего нет. Нет Франческо. Есть только моя земля, моя долина.

Но приходится выныривать. Я не один.

– Я смотрю, ты отличный пловец, Франческо, – смеется Грегори, а сам держится на поверхности так непринужденно, будто упирается ногами в дно. – Вот бы это никогда не заканчивалось. В каждом возрасте есть свои плюсы, но…

Он срывает с языка все мои мысли.

– Как я иногда завидую облаку. – Он поднимает голову в небо. Оно накрывает нас тенью, спасая от беспощадного солнца. – Никто не тыкает в него из-за того, что оно рыжее, белое или черное, никто не может направлять облако и выбирать ему лучший путь или жизнь. Облако не может потерять единственного близкого человека. Ему не нужно держать слово перед Богом и совестью. Это облако. Суть облака в том, чтобы просто быть. У него нет неверных поступков.

Молчу и подплываю ближе, боясь упустить хоть слово.

– Прости, – шепчет Грегори. – Я опять где-то там…

– Все хорошо, все будет хорошо. – Сам не верю, а говорю. – Чему быть, того не миновать. Ты совершенно прав, Грегори. Вчера я не мог уснуть и все думал о рабах, о свободе. Что причинял и причиняю боль людям, а сам даже не переживал об этом! Ужас… Это настоящий ад. Он не там, в Библии. – Я оглянулся вокруг. – Он тут. В наших головах и сердцах. Так что… давай не будем сейчас ни о чем жалеть. У нас еще есть время. Рей справится.

– А я ни капли и не сомневаюсь. – Он выдыхает. Я вижу это ясно и четко. – Меня злит тот факт, что отец и братья ведут себя, будто победили.

– Не удивлюсь, если в скачках победит какая-нибудь дряхлая кляча двадцатилетнего возраста. – Я смеюсь, но Грегори серьезен. Раздражает. – Прекрати. Ты сам сказал, что веришь в Рея. Продолжай верить. У нас и так дела были не очень. Проигрыш в скачках означал бы голодную зиму и, возможно, продажу лошадей.

– Не знаю, как можно продать Алтея. – Грегори улыбается, и я вижу, как Алтей, услышав свое имя, поднимает голову и идет к кромке озера.

Я, на правах его владельца, машу кулаком, угрожая пустить на мясо, если он подумает залезть в озеро. Рей внимательно наблюдает.

– Чего ты ругаешься? – бурчит Грегори.

– А кто, по-твоему, будет потом их вычесывать? Ты, что ли? – Я даю Грегори щелбан. – Не разводил лошадей – не лезь.

– Ой, у-умник, – многозначительно и весомо отвечает он. – Алтей просто любит купаться. Да и понравился я ему.

– Да заметил я!

– Франческо?

– Да не буду я больше бить тебя! – Вместе с этими словами я вновь даю ему щелбан.

– Будь осторожен, пожалуйста. Смотри в оба. Победа не просто так дается, даже если ты будешь верхом на самом дьяволе, хорошо? – Несмотря на вид побитой и мокрой собаки, он говорит серьезно.

Я закатываю глаза. Облако больше не спасает нас от солнца, гладь воды ярко блестит. Иногда мы меняемся с Грегори местами, переживая за весь мир и забывая о самих себе. Мне хочется пошутить, кинуть шпильку, приуменьшить его волнение за меня и Рея, но я решаю, что щелбанов достаточно.

Я выдыхаю и киваю.

– Хорошо, Грегори. Я буду внимателен.