Это признание терзает меня до самой вершины. Лишь иногда я забываю о злости Грегори на меня: когда Рей наклоняется чересчур сильно на узкой тропинке и когда мне кажется, что я умру, так и не узнав причин нашего разлада. Мне уже ничего не интересно: ни долина, которая раскинулась внизу, ни путь в неизвестность, ни скачки. Мое внимание сконцентрировалось на ровной спине Грегори.

Все так, как он и говорил. Мы отлично понимаем друг друга. Почти как Джейден и Хантер, которые могут общаться взглядами. Правда, в детстве они и дрались иногда до тех пор, пока кто-то не упадет без сознания. Не хочу драться с Грегори, тем более мы взрослые люди. На этой мысли Алтей останавливается, и я понимаю: мы пришли.

Отвесная тропинка превратилась в небольшое плато, которое постепенно сужается. Дальше маячит пещера. Грегори спрыгивает с Алтея и садится на краю утеса, а конь без всадника принимается щипать траву. Рею не до еды. Он выглядел уставшим. В кои-то веки! Я тоже спешиваюсь.

– В пещере темно, жуть. Надеюсь, никто ноги не переломает. – Я сажусь рядом с Грегори, а сам поглядываю на Рея.

– Красиво у вас тут… – Грегори упрямо глядит вперед. – Луна как-то совсем по-другому преподносит долину. – Он будто издевается надо мной, не переходя к разговору, которого я жду. – Серебро рассыпалось, как монеты из рук Иуды, и покатилось по переливающейся змеиной коже – траве. Смотри. – Он указывает вперед. – Она так красиво наклоняется от ветра. Не могу рассмотреть поместье, зато вижу отсюда поля. Вон хлопок… красивый, дорогой и… безбожный.

– Хлопок позволяет нам, да и вам, жить, Грегори. – Я тоже смотрю на белые поля вдалеке. – Вся Америка – это табак, хлопок, сахар, фрукты. Нам повезло: в этой части штата хлопок неплохо растет. Мы отправляем его на восточное побережье, и оттуда он уже идет в Европу. Огромные деньги, Грегори, и очень важные.

– Но какой ценой вы их зарабатываете? – шепотом спрашивает Грегори.

– Это тяжелый труд. – Я поднимаю голову к небу. – Деньги – часть свободы. Мы зарабатываем много, но тратим огромные суммы, чтобы поддерживать ранчо. Золото, которое нашла Патриция, – проклятие и бремя. Хантер и Джейден, да и сама Патриция… даже отец, видят в нем свободу. Хантер хочет уехать на восточное побережье и учиться в университете, Джейден – плевать в потолок и ни о чем не беспокоиться, Патриция – найти мужа из благородной семьи, а для этого нужно приданое. – Я вздыхаю. – Отец устал задумываться об аренде каждую осень. На нем лежит ответственность, и я хочу разделить ее с ним.

– Так почему ты считаешь, что золото не выход? Меньше работы, больше денег. Что не так, Франческо? – Он переводит взгляд на меня, я делаю то же.

– Мы уже об этом говорили. Старательство – опасный выход. – Я подношу указательный палец к виску. – Стоит только золоту заблестеть, как люди слепнут. Им больше ничего не надо, ни друзей, ни любви, ни земли. Даже мое сердце забилось чаще, когда я увидел те самородки. Нет в этом мире незыблемых вещей. – Я с усилием поворачиваю голову, вновь обращая взгляд к долине. – Я не могу потерять свободу, Грегори, она важнее всего. Даже чуть важнее ранчо…

– Тогда я не понимаю твоего лицемерия, – резко отвечает он.

У меня перехватывает дыхание.

– Ты говоришь, что свобода важнее всего для тебя, Франческо, однако противоречишь сам себе. Это смешно. Это ложь. Это самообман. Зачем ты занимаешься этим, скажи?

– Почему самообман?! – Я задет настолько, что недавние мысли о драке уже не кажутся мне такими уж глупыми.

Я встаю с обрыва и смотрю на Грегори сверху вниз, он глубоко вздыхает и тоже поднимается. Его пряди медленно колышутся на ветру.

– Свобода – все для меня. Я ни на что ее не променяю. Ни на успех, ни на богатство, ни на…

– Свобода не дается неволей других, Франческо! – кричит он.

Он впервые кричит на меня. Руки сжаты в кулаки, так, что побелели костяшки. Я опешил: сделал шаг назад, чуть не рухнув с обрыва. Он грубо ловит меня и удерживает, стиснув плечо. И все же я падаю. Падаю с горы своих… иллюзий?

– Ты рабовладелец, Франческо! Ты рабовладелец. – Грегори повторяет это по слогам. – Сколько у вас рабов, сотня, две, три? Я не считал! Твоя земля, твое поместье, твои лошади держатся на их труде. Адском и неблагодарном. Что вы даете рабам? Еду, ночлег и пару драных штанов? Посмотри на себя, Франческо, какая на тебе одежда, какова твоя осанка, каков твой взгляд! – Он больше не кричит и вместо гнева я ощущаю… стыд. – Скажи, ты считаешь, что твоя душа чем-то лучше души темнокожего?

– Но так живет вся Америка! Плантации, поля и…

– И что же в этом хорошего? Да, наша страна начинала с колонизации чужих земель и работорговли, но ничего в этом хорошего нет! Тебе не кажется?

На его глазах выступают слезы – и ровно через секунду катятся по бледной коже. А мне хочется броситься с обрыва. Почему? Почему мне так стыдно?

– То, как ты ударил того парня… То, как его мать упала к тебе в ноги! Это?! Это ты называешь свободой? Ты что, южанин? – Грегори запинается. – Из вашего хлопка, наверное, получается хорошая одежда… Не сомневаюсь, тебе нравится спать на перинах, носить эту рубашку. – Он крепко сжимает мою руку, и я чувствую, как та немеет. Рубашка горит на теле. Хочется содрать ее с себя. Позор! – Я знаю… – он смягчается, – я знаю, что в этом вся твоя жизнь, но, Франческо, мое сердце ноет. – Он окидывает меня взглядом. – Я увидел тебя иначе. Почему ты так жесток и безразличен к одним и так добр, великодушен к другим? А ведь прежде я думал, что увидел человека, любящего свою землю и своих людей… Скажи мне, я ошибался?

Его рука опускает мою, и он делает шаг назад. Кто схватит меня теперь, если я решу упасть с горы? Рей смотрит на Алтея, я смотрю на высыхающие дорожки от слез Грегори. Возможно, впервые я чуть лучше понимаю что-то про Север. Ощущаю ту самую пропасть между нами. Через нее нельзя проложить мост, ее нельзя обойти – только разбежаться и прыгнуть, с риском разбиться. Северяне, янки – те, кто добивается свободы рабам. Их ненавидят южане, жестокие плантаторы, для которых рабы не люди. И где-то посередине – такие штаты, как наш. «Дикари» со своими понятиями о чести и свободе. Вот только… рабство и часть моей