Я выхожу из душного стойла и оставляю дверь приоткрытой, чтобы кони не задохнулись. Пара рабов как раз прохлаждается неподалеку. Отлично, я нашел им работу.

Я подхожу к ним с хмурым видом. Думаю, по моему взгляду все ясно и без слов. Но парни, явно не старше меня, смотрят куда-то мимо своими бестолковыми глазами и продолжают болтать. Немыслимо. Обычно рабы заискивают до преклонения, а эти, наглецы, еще и держат спины на манер господ.

Не то чтобы я удивлен. В последнее время ходят слухи, что рабы стали наглее: больше ленятся, чаще дерзят хозяевам. Глаза на лоб лезут, когда я слушаю рассказы других арендаторов и тех, кто приезжает по делам из южных штатов. Плантаторы, конечно, не гнушаются пустить в ход хлыст и пулю. Пара десятков плетей, неделька без еды – и, наверное, рабы как шелковые. У нас полегче, но все равно… это ведь из-за янки. Янки вбивают в головы рабов всякие глупости о свободе. Не понимают, что стоит упасть нашему укладу – особенно на Юге, – как упадет Америка.

Ну а я точно не допущу подобного поведения на своем ранчо! Все и так катится черт знает куда.

– Почему в стойле пахнет так, будто вы забыли, с какой стороны лопату держать? – Я рявкаю на них, что индюки в загоне спешат спрятаться в своих домиках. Индюки да, а вот эти дурни так и смотрят. – Вы чего вылупились?! Я спрашиваю, какого черта стойла нечищеные? Меня не было несколько часов!

– Хозяин, простите, приказа не было, – подает голос один из них. Одинаковые, словно близнецы. Даже не понял, кто мямлит.

– А я что, похож, по-вашему, на газету? – Не знаю, что на меня нашло, но я не могу сдержать злость. – Должен обходить каждого и новости рассказывать, поручения давать?! Вам приказано следить за чистотой на ранчо, а туда зайти невозможно! – Я браню их так, как обычно бранит отец. – Почему вы еще здесь?!

– Мы назначены не для того, чтобы чистить за скотом…

Я бью его по лицу. Видимо, зубов ему не жаль. Хотя я сдержался, раб падает, а второй отходит на шаг. Я смотрю на корчащегося в пыли парня. Как он посмел вообще рот открыть? На их штанах нет дыр, их кожа не обвисла от голодухи, а глаза не погасли от непосильных трудов. Мы даем им выходные, мы куда мягче южан! А он вместо того, чтобы молча побежать за лопатой, учит меня, кто и чем тут занимается. Не моя работа. Моя работа – сделать так, чтобы этот щенок не сдох от голода и не замерз на голой земле!

Ярость разгорается все сильнее, и я заношу ногу, чтобы пнуть его под ребра, но в тот же миг рядом падает на колени тучная женщина, рыдая навзрыд. Из ее глаз дождем льются слезы, а как оглушительно она воет! Моя нога опускается.

– Господин, простите моего сына! – молит женщина. – Он несносный мальчишка! Господин, пощадите, умоляю! – Она кричит так, будто я за сто миль от нее. Мне плевать на всю эту грязь, но упасть в нее лицом я не хочу.

– Двадцать плетей. Сегодня на закате, и я сделаю вид, что не слышал, – бросаю я, и она начинает кричать еще пронзительнее.

– Господин, он слабый. Он помрет сразу! Он дурак! Дурак! Сжальтесь, я вас прошу! Дайте мне эти двадцать плетей! Я мать! Я заслужила! Я вынесу!

От ее горестных возгласов я, кажется, глохну. Боже… Хватит. Я морщусь, но совсем не смягчиться не могу.

– Ты-то знаешь, как нужно говорить со своим господином, – смотрю на нее сверху вниз. – А вот сына не научила. Десять плетей. И не плетью меньше. Не перестанешь клянчить помилование – дам тридцать. Ясно?

– Да, господин… – шепчет она.

– Франческо, – тихо раздается за спиной.

Я мгновенно забываю о рабах. На крыльце стоит Грегори, уже одетый в рубаху и причесанный. Когда успел? Теперь я бродяга, а он уважаемый ранчеро? Что-то не нравится мне его выражение лица. Не видел подобного прежде. За последние десять минут слишком много странностей: сначала Рей испугался меня, теперь Грегори смотрит, будто увидел призрака. Я трогаю свое лицо, волосы и не замечаю ничего необычного. Но взгляд Грегори…

Облака окончательно затянули небо. Серое, хмурое, оно будто отражает мое настроение. Я пристальнее всматриваюсь в Грегори. Он осуждает меня за внешний вид? За то, что опоздал? Прикрываю глаза, пытаясь взять гнев под контроль. Я и так сорвался на рабах, которые, кстати, сбежали. Ничего, я запомнил парнишку. Отец их поголовно знает, найдет нужного.

Я прохожу мимо Грегори, не смотря на него и не отвечая. Он, тоже молча, идет за мной – я слышу лишь шумный вздох.

– Франческо?! Как ты? – В столовой, где собралась вся семья, Патриция наконец разбивает напряженную тишину. – Грегори сказал, что на вас напали! Ты не ранен? Как Рей? – Она оглядывается на отца. – Не стоило тебе стегать Франческо!

– Я, Патриция, еще в будущее смотреть не научился. Что сделано, то сделано. Он на ногах, а не на носилках, и все на этом, – громогласно отрезает отец.

Я и не посмел бы усомнится в его решении. Тем более я в порядке. Украдкой я слежу за Грегори, который не подходит к нам близко, но опирается о лестничные перила. Они скрипят, как и мои зубы от злости.

– Забудем, – киваю я отцу.

– Что случилось, Франческо? Ты что-то заметил? – Он переводит разговор.

– Ничего я не видел. Выстрел был со спины, в нас не попали. Рей испугался и дал деру, Грегори и я тоже испугались, просто чуть позже. Летели до ранчо, будто безумные. – Я понимаю, что только раз посмотрел на те кусты, откуда в нас стреляли. – Думаю, это подстроили Риды… – специально выделяю фамилию, чтобы подчеркнуть: Грегори больше не часть этой семьи. – Целились в нас. Ну, наверное, в меня, так как я должен скакать. Нет жокея – нет проблем.

– Не думаю, что убийство человека – это «нет проблем», Франческо, – встревает Грегори, не глядя на меня. Вот дурень! – Все знают, что у моего отца зуб на вас. Никаких скачек не будет, если им предъявят обвинение в убийстве.

– Слишком рискованно связываться с подобным, – соглашается отец. И почему он опять на стороне этого рыжего недоразумения? Риды ко всем так быстро втираются в доверие или же только к Дюранам? – В любом случае до скачек совсем немного.

– Может, он целился в