Шрифт:
Закладка:
То-то мне было мало поводов задуматься, теперь появится еще один! Час от часу не легче!
– Думаю, что более ничего существенного мы здесь уже не увидим, – сказала я, и подруги со мной согласились.
Мы осмотрели территорию усадьбы, заваленную сугробами снега, а затем зашли в ныне пустующий особняк, ощерившийся неприглядной темнотой окон, но ничего особо приметного нам обнаружить не удалось. После этой усадьбы была еще одна, потом – перемещение порталом в княжество Мирантайн в Восточной империи, после – княжество Аренхельд в Северной, и уже оттуда мы попали в княжество Зайран Западной империи. Не думала я, что окажусь на Западе по такому грустному поводу. В Северной империи я была частым гостем, приходя через портал в гости к бабушке с дедом или папиному брату и его семье. В Восточной империи я бываю намного реже, чаще всего по приглашению Марьяны в усадьбе ее покойных родителей, где постоянно проживает ее брат Рейнар, а в Западной не была уже давно.
Год назад во время небольшого семейного круиза мы посещали Западную империю, и этот визит был весьма скорым. Я бы с превеликим удовольствием полюбовалась на зимние красоты княжества Зайран, известного своими извилистыми реками и душистыми полевыми травами по весне. А какие живописные поля лаванды летом в княжестве Бэллайхан! Зимой же они покрывались снегом и, сливаясь с горизонтом, казались бесконечными. Но, увы, сейчас нам было не до любования природой.
Здесь, в княжестве Зайран, нас снова ожидало погружение в подпространство, где все, увиденное нами, повторилось – все те же черные туманные ленты, устремившиеся в небо, где вместо облаков мы видели зеркальное отражение местности с неизменными клубами тьмы, поглощавшей улицы. Ну и, конечно, гул. Куда же без него? Сначала низкий, утробный, едва слышный, а потом постепенно нарастающий, он пробуждал в душе навязчивое чувство тревоги. Следы чуждой магии, отдающей ненавистью, мы связали с этим странным гулом.
Мне вспомнился тот день, когда я, собираясь на девичник к Эмилии, впервые услышала этот звук. По моим ощущениям, он шел со стороны моря. Это воспоминание не давало мне покоя, и, несмотря на то что путешествие по порталам и подпространству отняло у меня львиную долю сил, я предложила подругам наведаться к берегу Сапфирового моря. Мне просто необходимо было знать, есть ли там следы чужеродной магии. А вот о своем самочувствии, которое уже и так было далеко от нормы, в тот момент я не думала. И снова подпространство встретило нас тревожным гулом, снегом, превратившимся в серый пепел, поднимающийся наверх, где над нами вместо неба висел перевернутый город, поглощенный тьмой. Теперь перед нами раскинулось застывшее, словно поставленное на паузу, море, и где-то там, далеко-далеко от берега, где ходят корабли, в потемневшее небо змейкой тянулся черный туман.
– Что-то меня от вида этого тумана уже тошнит, – пожаловалась я подругам. – Причем тошнит во всех смыслах.
– Мне уже что-то тоже дурно, – промолвила бледная Марьяна, флегматично разглядывая горизонт. – Ясно как божий день – по всему Эсфиру кто-то наследил чужеродной и неизвестной нам магией, и только мы ее чувствуем.
– Остается открытым вопрос, кто это делает и с какой целью, – рассуждала я. – И почему по всему Эсфиру исчезают бессмертные. Для чего их похищают?
– А мне интересно происхождение этой магии и почему от нее так знатно разит ненавистью, – промолвила Эмилия. – Иногда следы магии могут сохранять эмоциональный фон мага, но он всегда слабый, а тут… Странные вообще дела творятся нынче.
Решив продолжить наше обсуждение в материальном мире, мы покинули подпространство, и вот тут-то меня и поджидал сюрприз – голова моя закружилась так, что мне почудилось, будто весь мир завращался вокруг своей оси и я вращаюсь вместе с ним. В глазах потемнело, появился шум в ушах, и, опустив взгляд на меховую муфту, в которой я прятала руки от мороза, увидела на светлом меху ярко-алые капли, похожие на …
– Герда, у тебя кровь из носа! Ой, что-то и мне плохо, – послышался где-то рядом голос Марьяны, но ответить ей я не успела.
Меня настиг обморок. Кажется, так мой организм выразил свой протест против того марш-броска по порталам между империями и подпространствам, который я ему закатила. Он был к этому не готов, он устал, работая на пределе, и я это чувствовала еще после Северной империи, но упорно игнорировала. Вот теперь и получай…
Глава 18
Я не покину баррикад
Александра. Земля, Ленинград, 1942 год, январь
Я вновь смотрю на себя в зеркало. Платиновые потускневшие волосы с проблесками седины покрывает теплый мамин пуховый платок. Зимнее пальто кажется большим на моем исхудалом, обессиленном и изможденном голодом теле. И как только в нем держится жизнь, за что она цепляется? Скупой луч холодного зимнего солнца на миг появился из-за облаков и, скользнув по моему лицу, подсветил глаза. Кажется, это единственное, что во мне никак не изменилось. На худом, осунувшемся лице с заострившимися чертами они по-прежнему упрямо горели зеленым огнем, как будто через них в этот мир кричала моя душа: «Я жива! Я еще жива! Меня не убили! Вы слышите? Мое сердце еще бьется!» Вместе с сердцем моего родного Ленинграда. Денно и нощно – тук-тук, тук-тук, тук-тук… Мой город окружен. Обессилен. Изможден… Но не сломлен. Нас надеются взять измором. Но мы не покоримся. Никогда.
Взгляд зацепился за календарь с березами, что остался висеть на стене с сорок первого года. На дворе стоял январь сорок второго, старый календарь уже не нужен, но числа, обведенные в кружочки и затем зачеркнутые папиной рукой, сделали этот лист бумаги с картинкой особо дорогим. Мне казалось, что еще вчера папа, в конце дня подойдя к календарю, с улыбкой зачеркивал обведенное утром в кружочек число. «Вот еще один день прошел…» – часто приговаривал он при этом.
Вот еще один день прошел. Еще один мой день без всех вас, кто был мне так дорог. Без мамы, папы, шутника Николеньки и нашего солнышка Алешки. Без бабушки с дедом. Без хохотушки Лиды.
Первым смерть забрала бабушку с дедом. Их деревню оккупировали немцы, и лишь спустя два месяца мы узнали, что их заживо сожгли в собственном доме, согнав туда соседей со всей улицы. Не осталось больше того домика. Живы лишь воспоминания. Потом пришла похоронка на Николеньку. Он служил на границе и погиб в первые же дни войны. Так и остался мой старший ясноглазый братик лежать на чужбине. В чужой земле под неродным небом… И с того дня тяжкое горе словно поселилось навеки в нашей квартире. Мы не оправились после его гибели, а нам уже принесли новую похоронку. На этот раз с именем папы. Наш глава семьи, наше сильное плечо, наша опора. В тот миг, глядя на дрожащие мамины руки, державшие клочок бумаги, я вдруг осознала, что мой мир окончательно рухнул и для нашей семьи закончилась целая эпоха, символом которой были папа с Колей. Наши старшие мужчины… Жизнь ударила нас, забрав самое дорогое. Смерть играла похоронками в лото, и теперь, стоило мне увидеть почтальона, я забывала, как дышать.
В один из дней мама вместе с Лидой собрались к проруби за водой, пока на улицах было относительно тихо. Я осталась дома с Алешей, болеющим гриппом. Ставший привычным для нас звук метронома вдруг начал стремительно ускоряться, что означало приближение артобстрела. Я подбежала к окну, надеясь увидеть там маму и Лиду. В эту минуту мое сердце будто застыло на миг, чтобы потом забиться так, словно оно хотело выскочить из груди и обогнать стук метронома. Но было и еще кое-что… Одновременно с метрономом послышался низкий утробный гул, шедший словно отовсюду, природу которого я не поняла. Этот звук к чувству тревоги примешивал ощущение подступающей паники и парализующего ужаса, хотя быстрый метроном
