сейчас на полном серьёзе думаешь, что это классная отговорка? У нас умерла мать, а единственного близкого человека, отца, не оказалось рядом! Ты тупо кинул нас, ты, блядь, отец года! — я отошёл от Софи и толкнул его в грудную клетку, отчего отец пошатнулся. Он не убирал мои руки, не кричал, лишь принимал всю мою злость. Он знает, что не прав. Знает, что виноват. И он знает, что ничего уже не вернуть и не исправить.

— Аарон… — хныкала Софи. Я не останавливался. Не мог.

— Ты, — вновь тыкал я пальцем в отца. — Оставил нас. Тебе было похуй, как твои дети, куда они пошли, на что они живут. ТЕБЕ БЫЛО ПОХУЙ! — у меня жгло в глазах, в груди. Костяшки пальцев побелели оттого, с какой силой я сжимал кулаки. — Я пошёл работать. Я работаю каждый день, без выходных, потому мне и моей сестре нужно на что-то жить! А что сделал ты? Ты бухал. Тебе было похуй на нас.

Я повторялся множество раз, уже забывая, что я говорил. Я не контролировал сейчас ни себя, ни свои слова. Воздух вокруг нас сгущался. Моя грудная клетка часто вздымалась, и мне было тяжело дышать. Сзади себя я слышал тихое хныканье Софи, но не мог остановить себя.

— Мне жаль, сынок. Правда жаль. Ты не знаешь, что такое потерять любимого человека, и не дай бог тебе познать это. Ты не представляешь, какого это. Я не знал, что делать. Я потерялся.

— Это не оправдание. И не называй меня, блядь, сынком, — с пренебрежением крикнул я, скривив лицо. — Мы потеряли маму. И тебя, хотя ты был жив. Просто ты решил запить горе водкой, виски, коньяком, чем там ещё, добавляй?! Решил забить на нас хуй. Думаешь, нам не было тяжело? Думаешь, мне не было тяжело? — я вновь разгораюсь.

— Аарон… — с сожалением произнес он.

— Молчи, когда я говорю, — грубо заткнул его я. — Ты хоть знаешь, какого мне работать каждый день, не спать сутками, а потом идти в ебучую школу? Ты знаешь вообще, через что прошла Софи после всего? Знаешь?

Я толкаю сестру в плечо, подталкивая к тому, чтобы она сказала. Но Софи молчит. Кусает губу, плачет, но молчит. Она сдерживает всю боль в себе. Софи хочет забыть всё, что сделал отец и продолжить любить его. Но не я.

— Ладно, — говорю я. — Скажу я. Она теперь ходит к психологам, ты в курсе? Нет, конечно же ты не в курсе, — истерически заливаюсь смехом. — Ты же не интересовался даже. Ну что, папа, что скажешь?

Он молчит. Его глаза красные. Так же, как и мои, так же, как и Софи.

— Конечно. Молчание — это всё, что ты можешь.

Я думал, что вспышка гнева прошла. Но нет, она снова усиливается. Он молчит. Даже не говорит ничего. Мне вообще кажется, что всё, что я только что ему говорил, нахуй не надо. Ему реально похуй на всё.

— Ты можешь не прощать меня, — холодно говорит отец и тогда я понял: ему всё равно. Он ни капли не сожалеет о своём поступке. — Но я вернулся, хочешь ты этого или нет.

— И как надолго ты вернулся? — крича, смеюсь я.

— Аарон, прекрати. Заканчивай этот цирк. Ты покричал, отругал меня, молодец.

— Какой же ты гандон, — без капли сожаления или стеснения, говорю я, сжимая губы. — Тебе плевать на нас. Не понимаю, зачем ты вернулся.

— Если ты не хочешь видеть меня, то этого хочет Софи. Так что заканчивай, Аарон.

Я больше не могу. Я налетаю на него, впечатывая его в стену. Он этого не ожидал, не смог мне помешать и ударился головой. Но мне так похуй. Софи дёргает меня за курточку сзади, она плачет, просит отпустить его.

Не могу. Софи, прости.

— Аарон, — меня зовёт другой голос. Не Софи, не отца.

Лаура.

В испуге я оборачиваюсь и вижу то, каким взглядом она смотрит на меня. Испуганным. Растерянным.

Только тогда я отпустил отца и отошёл. Гнев притупился. Мне больше не хотелось его прикончить.

— Довези Софи хотя бы целой, — кидаю ему я, прежде чем собираясь уйти. — Если ты на это, конечно, ещё способен.

Я покидаю ноющую сестру и отца. Лаура спешит за мной. Я иду прочь. Сейчас мне даже не хочется быть с ней. Я боюсь сорваться на ней.

Лаура добегает до меня и берёт за руку — крепко, нежно. Я сжимаю наши руки, молча идя по коридору.

— Скажи хотя бы что-то… — тихо просит Лаура, вечно смотря на меня.

— Что я должен сказать?

— Это твой отец был? Что у вас произошло?

— Не хочу говорить об этом. По крайней мере сейчас.

— Ты всё ещё напряжен, Аарон. Мне это не нравится.

— Ну извини, Гномик, иногда мужчине тяжело сдерживать свой гнев.

Лаура ищет глазами диван и ведёт меня к нему. Буквально толкает и усаживается рядом.

— Успокойся, Аарон. Всё будет хорошо.

Какая банальная фраза. Чаще всего мне хочется плюнуть в лицо человеку, который говорит мне подобное. Но с уст Лауры эта фраза звучит лучше, будто вселяет надежду.

— Не будет, Лаура.

— Не знаю, что у вас произошло… — её рука накрывает мою. Она такая маленькая, что накрывает мою всего на половину. — Но ты не должен был накидываться на него, Аарон. Он твой отец, как никак.

Я усмехаюсь, почти скалюсь. Знала бы Лаура, о чём говорит.

— Ты не знаешь, что он натворил, так что не защищай его.

— Я и не защищаю! Просто хочу, чтобы ты не злился. Меня это расстраивает.

Стоило мне услышать о том, что её это расстраивает, как меня сразу же отпустило. Почти до конца, без осадка. Её ладонь медленно скользила от моей руки к моей груди — к сердцу. И я превратился в сталь. Я выжидающе наблюдал за ней. За её робкими движениями.

— Что ты делаешь, Гномик? — улыбаюсь я, и она смущённо усмехается.

— Усмиряю твоего внутреннего зверя.

О нет, ты лишь пробуждаешь во мне другое желание, которое ты пока не готова принять.

— Думаешь, работает?

— Ну, ты уже улыбаешься, а не злишься, значит работает!

Я позволяю себе по-настоящему расслабиться, пока она гладит мою грудь. Её тонкие пальчики подрагивают от неуверенности, робости. Мне кажется, ей хочется лечь мне на грудь вдобавок к своим движениям, но она не позволяет себе этого, хотя я был бы не против.

— А ты чего делала в детском крыле?

— Я спускалась на выход, хотела там тебя ждать, — я улыбаюсь, когда понимаю, что она всё же приняла