Сорока[425]

Ефросинью Никитьевну за вострое личико, быстрый говорок и нервные, суетливые движения односельчане прозвали Сорокой. Обстановка ее старой избы (дочь с семьей живет отдельно) и пермский выговор выдают в ней потомственную кержачку. И хотя родом Ефросинья Никитьевна из местной деревни, в большом старообрядческом селе К. она обосновалась недавно, переехав сюда из фабричного поселка в Пермской области, также населенного в основном старообрядцами-беспоповцами. А до этого жизнь изрядно помотала ее по стране — занесло даже в Норильск и Дудинку, где восемь лет она проработала поваром (А без этого пенсия была бы двадцать рублей). Начала ездить с малых лет:

Дорога у меня налажена: и не хочешь — поедешь, заплачешь — а поедешь.

Наладили ей дорогу колдуны, которых Ефросинья Никитьевна называет еретиками, очень опасается и подозревает почти в каждом незнакомом и даже знакомом человеке:

А чё, мы вот вместе ходим с такими людьми, со старухами, чё, откуда узнашь, какой он человек? Он ведь… Один Господь Бог знат только его, про его. Мы чё понимам?

Когда я постучалась в дверь ее избы, она долго подозрительно рассматривала меня из окна и махала, прогоняя, руками. Но, впрочем, дверь открыла — видимо, потому, что накануне видела меня у Прасковьи Лазаревны, духовницы местного собора, в котором состоит и она сама. Хотя вид у хозяйки был суровый и негостеприимный, она оказалась очень словоохотливой — тут же забыла про стирку (стирала занавески к молению, которое должно было состояться у нее через три дня) и два часа без умолку говорила о колдунах-еретиках.

Своим представлениям о колдунах Ефросинья Никитьевна старается дать религиозное обоснование:

Мне вот вчера Офимия Емельяновна дала книжку, я прочитала её — еретики, бойтесь еретиков, да ты чё! У нас, может, туто со мной молятся оне!

Соб.: Как это еретики?

Дак как вот — колдуны знающие! Колдуны! Могут вот порчи-те, вот оне порчи делают, тебе насадят, оне и пошибку садят, оне чё попало тебе могут наделать! Вот это называтся по-старинному — еретики.

Соб.: А за что они это делают?

Дак оне, их же дьявол-то заставлят, матушка Оля! Оне бы рад вот это не делали, они не можут! Оне не… вот сидит она, у её уже бес гвоздями там ковырят жоп… задницу-ту! Она чтоб или материлась, или плясала, или делала человека вот, портила чтобы, болезнь какую-нибудь пустила.

Она показала мне эту книжку — в брошюре «О хранении себя от общения с иноверными», выпущенной типографией старообрядческой московской Преображенской общины, действительно речь идет о «еретиках» — иудеях, мусульманах и «безбожниках».

Соб.: А что, все еретики — это колдуны?

Да. Вот она, она мне дала, говорит, от порчи надо самой себя берегчи.

Как считает Ефросинья Никитьевна, на ней самой три порчи — ездила в райцентр к лекарю, и он сказал:

«У тебя три порчи». Я сто рублей ему отдала, этому лекарю.

Однако на вопрос, откуда эти порчи взялись, она отвечает противоречиво.

Соб.: Вы знаете, кто вам посадил?

(Смеется.) Я чё знаю! Руки-ноги не оставил ведь, кто подарил. <…> Дак вот у меня, видишь, она тоже не сразу, порча, может, еще молодой, может, было еще пущено.

По ходу беседы, однако, выяснилось, что порчи попали Ефросинье Никитьевне, когда она жила в поселке. Одну порчу — в голове все время звенит — получила, как она считает, за собственную доброту:

К Катерине ходила я тожо <…> Она, у ее робята не бывали, старушшая, ей уже около 80 лет тогды было. Вот я к ей пришла летом, у ей ирга много, потом это, красна смородина — многушшо, всяки ягоды много у ее, эти, виктории много… «Ты ко мне приди, ты приди ко мне». Я ведь не чё-нибудь, я у ее не просила, она, раз я собираю, она мне опять даст сколь-нибудь этой же ягоды! У ее была астма, она задыхалась, не могла там наклоны, ты чё… вот, ягоды насобираю, сварила я варе´ннё, помогала это всё ей… Вот, мене потом… он, наверно, старик счас живой, он ей как-то будёт — то ли двоюро´дный брат, то ли как-то, у мужика ли двоюро´дный брат, родня-то была. У ее своих-то не было детей, ни одного робёнка не роди´ла она. Может, были, да умерли — не знаю. Она не говорила мне. Вот, я собираю ягоду, он железо бьет-бьет-бьет, чё-то бил-бил-бил-бил, вот у меня и счас всё шумит башка-та. Бисе´й-то вот, это, порчу-ту. Со словами бил железо. Так бьет, так бьет молотком! И чё, он чё он это, там чё-ко строит-делат, железо-то бьет. Я сколь собирала, он всё это бил железо — вот порча. Все время шумит башка у меня. Вот ведь как! Я ей добро делала, а мне бисе´й насадили. За добро-то…

Соб.: Это она ему сказала разве так делать?

Да зачем! Она-то чё будёт! Она ни при чем! Она вовсе в другом доме живет <…> а у них, через усадьбу у них, другой дом!

Соб.: А зачем он это делал?

Дак жалко ему ягоду или чё ли было, я чё знаю ведь! Ему ведь, я говорю, дьявол, не могут, он ужо чё-нибудь велит работать! Надо ведь на их работать. Если ты знаешь ужо. Дьяволу… дьявол… с дьяволом ты уже знакомая, тебе надо… тебя… день и ночь прикажут работать! День и ночь. Или материться, или кого-нибудь чё-нибудь делать, порчу пускать.

Соб.: Так они бессознательно, нечаянно это делают?

Дак какое нечаянно, специально делают! Вот он бил-бил-бил железо, я чё, у меня голова не шумела — это место голова шумит. Господи Исусе, чё это со мной сделалось там? С головой-то вовсе неладно дело было, временами такая голова сделатся, кака-то не така, вот ничё не понимаю потом ужо… Вот какое, какой силы пустил на меня.

Чтобы избавиться от порчи, Ефросинья Никитьевна приобщилась к местному собору и поселилась в молельной избушке:

Соб.: Когда молишься, легче от порчи?

Дак оно же… кадят ведь дом-то. Кадят, отга´нивают это всё. «Вот, тогда легче, — говорит, — будёт». Подумала, ушла. <…> Я вот пошла в избушку-ту, думаю,