и причесана по-городскому, хотя всю жизнь прожила в деревне под Калугой. Работала бухгалтером, десять лет была секретарем партийной организации. Сейчас живет одна (дети переехали в город), поэтому немного подозрительна и при первой встрече разговаривала с нами (автором и двумя студентками) из-за забора. Была суббота русальной недели, канун Троицы, что определило зачин беседы. Ниже приводится фрагмент интервью.

Соб.: А про русалок нам расскажите.

Ой, не знаю. Я знаю то, что мы завтра вяночки поставим, слышала от бабок ведь. Ой, это следующее за´говино будет, воскре… суббота, эти вянки убирают, не то русалки будут, как говорится, это, качаться. Про русалок я ничего не знаю. Это вон у колдуняк спросите, может, они про них знают.

Соб.: Здесь есть колдуньи?

У нас-то? У-у, полно! Полдеревни.

Соб.: Да?

Конечно! Вот рядом живеть. Из Москвы приехала, гадюка, она всех их понаучила. Желтый дом, счас уехала с мужуком за пенсией. Замучила! Прямо замучила. Какую-то гадюку привезла и на руке держит прямо. Я иду с загона — чтой-то держит. Как глянула, у меня аж волоса поднялися. Полетела без оглядки.

Соб.: Змею?

Ага. Или там эту, я их боюсь до смерти. Замучила, змеюка, прямо не могу. Только… да она любую болезнь она несет. А мне щитовидку вырезали и от щитовидки по паре таблетки пью вечером.

Соб.: А чего она делала-то?

Кто? Она-то?

Соб.: Как она научила-то?

А я не знаю, как она их научила. Она и лягушкой делается, и мышом делается, и крысами, и кошками. Вот. Как придет и мяукает под окном. Покоя не дает. Вот какая.

Соб.: Откуда же вы знаете, что это она?

Она! А у нас не было раньше. А как она появилася, так и научила. Как-то руку присаживает, рука начнет сразу чесаться, потом — о-о-о! Я еще знаю вот где, почему ее узнала, расскажу. Она приехала к нам лет десять, я не знала, что она колдуняка. Подружилась с ней, доверилась, к ней как к матери к родной. Так, это родная мать: «Нинуля придет, Нинуля придет! На´ собаке поесть!» У меня была ученая собака, сын привез. Ой, забылась, как звать ее. Она: «На´ поесть». У меня своя еда! Ну, она ее отравила. А чё она отравила? Вон это, дрова у меня воровала, топиться ей нечем было. Ну, и… «Нинуля, Нинуля придеть». Нинуля пришла, и после этого вздулись вот такие руки, как футбольные перчатки [т. е. навела порчу, от которой руки распухают и покрываются болячками] Пойду к своим бабкам отговаривать. А бабки и говорить: «Мы не можем вылечить». Ладно, пошла укол — за 8 кило´метров, за речку туда, меня научили. Там бабка и говорит: «Я сейчас вылечу». Взяла кружку, я не одна <видела>, я не брешу, вот пред Богом говорю. (Крестится.) И глядить у кружку: «Тебе исделала задушевная твоя подруга, я не знаю, как ее зовуть, вот и… Ты с ней дружишь, а с другой ты ругаешься». Другая там — тоже желтый дом. «Сопливый нос» мы ее дразним. А я не знала, что… Она говорить: «Ты сейчас при<дешь>, на тебе водички, из дома не давай три дня ничего». Я прихожу… И говорить: «Ты токо придешь, за замок возьмешься, и они к тебе прибягуть. Ничего не давай». Я пришла <…>, открыла замок… не открыла еще. Вот она бегить счас же! «Нинуль, давай вылью собаке!» У меня чуть язык не отнялся. Я ей все давала: «На´ яичко, — звала, — на´ мясо», что-нибудь… держала поросят. А вон оттуда бегить другая. Ить, сопля! Вот еще почему я узнала, что она колдунья. Я ей ничего не дала. Она пошла в этот дом (показывает на дом напротив), там сидел хозяин этого дома. Приходит ко мне их парень и говорит: «Теть Нин, дай мне кружечку». Шо-то надо из дома отдать, она послала их. Говорю: «Уберись! Вон твой дом, у тебя что, кружек нету?» Не дала. Потом другой парень, там был: «Теть Нин, дай 10 рублей». — «Я те счас возьму коловяку и как вам, — я говорю, — этим колом по голове шлепну! Что вы привязались ко мне?» Я не дала. И эта колдуняка, она неделю лежала, чуть не издохла. К бабкам идти… в М… да она ее <чуть> не уморила, эта бабка! И вот с этих пор я от ней откололась. У нее подруги были колдуняки, они пьянь, пропутные и… колдують. <…>

Соб.: Вот вы говорите, она их научила, а сама уехала?

Нет, она на лето приезжает. Она татарка по специальности. Она на лето приезжает. Да я ее, да мы с ней, да сразу это… неудобно, не по себе стало… А посмотрели бы, какая морда у меня была — вот такая синяя вся и розовая. И по морде с куриное яйцо, с желток — шишки. Тьфу! Не дай Бог! Во присадила. Ну, а эта моя бабка умерла. Я с тех пор не общаюсь с ней, ни на дух. Вот поэтому и знаю, что колдунья она. Вот так. И вот как выйду… что делает на моем на загоне: уже два раза поливала (картофель от колорадских жуков. — О. X.), два пакета брала по пятьдесят рублей, на сто рублей раз, потом, и щас на сто рублей. Полила — сплошные жуки, а на ихних рядом ни одного нету, у этих колдуняк. Вот как они делают? Сидять, спять, пьють, а я руки все побила. Вот как? И дальше ничего. Я с ними не разговариваю.

Следующим летом Нина Игнатьевна пустила нас в дом. За прошедший год она явно постарела и осунулась, как оказалось — из-за серьезной болезни. Мы разговаривали в комнате, на кухне гремела посудой соседка Валентина (помогала по хозяйству). Отчасти из-за ее присутствия, отчасти из-за болезни Нина Игнатьевна рассказывала о своих злоключениях хриплым шепотом, порой еле слышно.

Соседки-колдуняки совсем ее измучили:

Вот они мене сушуть… руки ноють, сердце — тук, тук, тук, задыхаюсь, не могу… Тут болит, потом на спину, уже на позвонок, начнут, знаете, начнут как кататься какие-то комки… Вот эта вот мне насажала рожи, в этом доме, москвичка. Морда вот такая во, красная, огневая, температура более сорока, и по лицу шишки черные прямо, ой, страсть показаться! И вот я в К. съездила, эту бабушку знаю, и вот к ней ездила <…> Одни