Вздрогнув от вздоха, я осматриваю дорожки, ведущие к другим камерам, некоторые даже уходят дальше под землю, заставляя меня хмуриться, когда мы проходим мимо. А когда мы поворачиваем в другую сторону, мои глаза замечают татуировки, по две на каждой руке. Они принадлежат человеку, скрючившемуся на земле, — перевертышу.

Поднимаю глаза от цепей на запястьях и лодыжках, и его взгляд встречается с моим. Призрачные и темные глаза следят за моими движениями, не отрывая взгляда, пока я не дохожу до конца камеры и не вижу других людей из кожи и костей.

Ужасное место, и я не думала, что перевертыш может остаться в живых. Фрея не упоминала, выставляют ли перевертышей на бои на арене, но, опять же, я присутствовала только на одном.

"Расскажи мне, Наралия". Королева останавливается и поворачивается ко мне лицом. Она кладет руку на железный рычаг и с мрачным видом впивается в мою грудь: "Почему ты хочешь стать венатором?"

"Чтобы почтить наследие моего отца". Так было всегда, с момента его гибели, а теперь это больше ложь, чем что-либо еще.

Королева опускает подбородок: "И ты чувствуешь, что делаешь это?"

Нет, совсем нет.

И она тоже это видит, чувствует внутри себя, что я не чту своего отца.

"Зачем мы здесь?" повторяю я, уже более резко и без трусости.

Королева просто улыбается, потянув за рычаг: "Чтобы узнать, кому ты хранишь верность. Золотому вору или мне?"

Я поворачиваю голову на скрип железных ворот, когда они поднимаются, а там, в конце, упираясь в темноту, стоит дракон, бряцающий цепями. Не прошло и минуты, как я понимаю, что это тот самый дракон из моей деревни, которого я так хотела победить в первом же бою на арене.

Словно вспомнив обо мне, дракон поднимает голову. По потрескавшейся земле прокатывается мягкая вибрация, и я поворачиваю шею, разглядывая толстые рога, которые только начинают расти на ней.

Я возвращаю взгляд к Сарилин и говорю: "У меня нет верности Золотому Вору".

"Докажи это", — практически шепчет она с издевкой, переводя взгляд на ремень моих ножен и несколько кинжалов, которые я вложила туда рано утром.

В нерешительности я смотрю налево, где дракон качает головой, из ее морды доносится мурлыканье. От понимания того, на что намекает королева, моя грудь вздымается, а горло сжимается, словно от удушья: "Это всего лишь птенец". В моих словах звучит болезненная мольба, и я снова поворачиваюсь к королеве.

Ее взгляд — холодный, безжалостный, не тот, который я видела, когда она улыбалась и смеялась во время нашего ужина: "Как венатор ты должна будешь охотиться вплоть до вылупления птенцов".

Ужасная тошнота скручивает мое нутро, поднимается ко рту, и я сглатываю при этой мысли.

"Да ладно тебе, Наралия", — хмыкает она, словно я ребенок, нуждающийся в наставлениях: "Это не тот дракон из твоей деревни?"

Я едва могу пошевелить головой, чтобы хоть как-то кивнуть.

"Тогда убей его", — приказывает она.

Я отступаю назад на дрожащих ногах, удивляясь тому, что все еще стою на ногах: "Я не могу". Раньше я могла, я убивала, даже перевертышей, но это? Все? Все меняется для меня с каждым восходящим утром, когда я просыпаюсь в Эмбервелле: "Я не могу".

Сарилин хватает меня за запястье, поднимая его, и выхватывает клинок из ножен. Вложив его в мою ладонь, она говорит спокойным тоном: "Убей его, или ты не оставишь мне выбора, кроме как назначить наказание".

У меня перехватывает дыхание, когда я смотрю на нее. Цепи звенят на заднем плане, но я не смею взглянуть на дракона, когда она рычит. Я считаю это защитным действием: "Тогда накажите меня", — говорю я сквозь стиснутые зубы, напугав королеву.

Наступает тишина, если бы не отдаленные крики пленников, вопли, которыми они дразнят друг друга. И тут королева отпускает мое запястье, на ее покрытых золотом губах появляется медленная ухмылка: "А что подумают об этом твои братья?"

Я хватаюсь за кинжал. Мои братья. Она использует их против меня, зная, как сильно я люблю, забочусь, готов на все ради них троих. Мой рот не в состоянии вымолвить ни слова, а ее улыбка становится все острее.

Она обходит меня, ее платье скребет по камням: " Позволь мне спросить тебя еще раз, Наралия". Остановившись позади меня, она проводит локонами по моей щеке и говорит тем же провоцирующим шепотом: "Золотой вор или я?"

Уставившись на клинок, я загибаю пальцы вокруг рукояти, а затем поднимаю взгляд на дракона. Оковы на задних и передних лапах, но путы вокруг морды не позволяют использовать силу. Она беззащитна… молода.

Такая молодая.

Оглянувшись через плечо на королеву, я хочу снова сказать "нет", не соглашаться и бежать от этого, но ее проницательный взгляд напоминает мне ее угрожающие слова в адрес моих братьев.

Я с трудом замечаю, как мои ноги начинают двигаться от этой мысли, как высоко надо мной свет с арены проникает сквозь железные прутья. Но рокот дракона становится все глуше, когда я приближаюсь к ней, и только тени из подземелья заслоняют нас.

Когда-то я уже стояла перед ней вот так, и она покорилась мне. Теперь все то же самое. Ее крылья плотно сомкнулись за спиной, а змеиные глаза сверкают огнем, когда она изучает меня, мой клинок и то, как он дрожит в моей руке.

Может быть, она знает. Она не бьется, не пытается отползти как можно дальше с помощью тех небольших движений, которые дают ей цепи. Она просто… смотрит на меня. Мягкий выдох из ее ноздрей раздувает нити моих волос, и сильная потребность овладевает мной, когда я протягиваю руку к чешуе на ее животе, растущей и хрупкой, которую легко проткнуть. Голова дракона склоняется, когда я провожу каждым пальцем по кожистой поверхности. Как броня, она блестит, когда она двигается, и когда моя рука перемещается к месту, где находится ее сердце, я поднимаю голову, чтобы заглянуть в ее глаза.

Понимание передается через нас двоих, как будто от нас исходит трепетная связь, она чужая, неописуемая, но прежде всего… сильная?

Она действительно знает. Не может быть, не гадает, не может быть иначе. И самое страшное — это то, что ее глаза говорят мне, что она принимает это.

"Прости", — шепчу я так тихо, что дракон вряд ли меня услышит.

Я поднимаю клинок, сталь полыхает