– Архивариус…

– Я хочу, чтобы ты знал, Коба, – за что я угодил в ссылку еще тогда, в девятьсот третьем. Это поможет тебе понять все то, что двигало мною с момента нашей первой встречи.

Архивариус был очень плох. Он возлежал на белых подушках, с пунцовым от высокой температуры лицом. Редкие пряди волос разметались по его высокому мокрому лбу, щеки ввалились, и только взгляд его пронзительно умных серых глаз по-прежнему был живым.

Сталин молча сидел на табурете рядом с его кроватью. Он держал в руках злополучный листок со справкой Берии о том, что именно Архивариус и был тем самым человеком, кто изъял из архива материалы академика Барченко. Но Сталин еще не произнес ни звука, и Архивариус сам начал разговор. Слова давались ему с трудом, и после каждой фразы он делал паузу, чтобы отдышаться.

– Тот, тысяча девятьсот третий год должен был стать самым счастливым годом в моей жизни. Я учился на последнем курсе Петербургского технологического института, и учение мое должно было завершиться вручением мне золотой медали. Во всяком случае, все к тому шло. А потом… потом меня ждало блестящее будущее ученого-химика! Стажировка в Германии, собственная лаборатория – было к чему стремиться, не правда ли? Химия поглощала все мое время без остатка. Я днями и ночами просиживал в библиотеке института, за что и был прозван на курсе Архивариусом. Не ради бахвальства скажу тебе, что последнюю свою практику я проходил под руководством самого Дмитрия Ивановича Менделеева! Но… при всей моей любви к науке, вовсе не ее радужные перспективы наполняли тогда мою душу истомным трепетом.

Губы Архивариуса тронула мечтательная улыбка.

– Алевтина Писаржевская, Аля… Я все время думал, что наука – это удел мужчин. Но когда мы впервые встретились с нею в химической лаборатории Дмитрия Ивановича, я поразился. Не красоте, хотя внешне Алевтина Юрьевна была очень привлекательна, а живости ее ума. Оказалось, что она знает о пироколлодийном порохе Менделеева больше, чем я! Впрочем, как раз это и разрушило ее и мою жизнь.

Архивариус повернул голову к Сталину:

– Ты ведь помнишь, Коба, какими были те годы? Империю то и дело потрясали взрывы, уносившие жизни губернаторов, жандармских чиновников и обывателей, по трагической случайности оказывавшихся неподалеку от бомбистов. Сомнительные люди с целым комплексом таких же сомнительных идей могли ворваться в любую цветущую жизнь, полную радужных мечтаний, и оборвать ее.

На глазах Архивариуса блеснула влага, и он закусил губу.

– Так случилось и с Алевтиной. К тому времени я уже был представлен ее родителям, и наша помолвка ни для кого не была секретом. Но в один прекрасный день… здесь я должен совершить еще один экскурс в прошлое: дело в том, что за год до этого на наш курс перевелся Алексей Рымарский из Киева. Нельзя сказать, что мы стали друзьями, но иногда мы вместе выходили на прогулки. Однажды Алексей и указал мне на человека в форме горного инженера: «Это он! Казимир!!!» Надо было при этом видеть лицо Леши. Оно было белее льняного полотна! И пока я пытался привести его в чувство, человек, названный Казимиром, куда-то исчез. А потом я услышал от Алексея историю, как впервые появился в Киеве и стал обхаживать студентов химического факультета тамошнего университета некий Казимир, якобы отпрыск польского шляхтича. Он сорил деньгами, угощал шампанским и французскими бисквитами. Но все закончилось, когда в городе грянул взрыв бомбы, брошенной под карету полицмейстера. Уже на следующий день в университете были арестованы два студента химического факультета. Оказалось, что именно они изготовили эту бомбу! «Казимир» естественно скрылся…

Архивариус сделал небольшую передышку и продолжил:

– И надо было случиться так, что в один из редких солнечных дней я встречаю свою Алевтину с этим… мнимым «Казимиром»! Он был в форме горного инженера, но я-то, по счастью, уже знал, кем он является на самом деле! И более всего меня поразило то, как оживленно Аля с ним беседует. Естественно, что после того, как она с ним распрощалась, я попросил объяснений. Но на все мои предостережения Алевтина отвечала искренним смехом. Она уверяла меня, что он вовсе не Казимир, а инженер Артемий Прилуков и интересуется по роду своей службы течением химической реакции пикриновой кислоты при возникновении детонации. Я пытался ее разубедить, но она назвала меня ревнивым Отелло, и на том мы расстались.

Нас, группу студентов на целый месяц отправляли в Елабугу, и у меня уже не оставалось времени, чтобы предостеречь Алю. И вот там, в Елабуге, под конец практики настигла меня эта страшная весть. Смертельно раненную, ее нашли в брошенной дешевой квартирке доходного дома. Там же были обнаружены и следы производства бомбы. Видимо, Аля, узнав об истинной своей роли, попыталась помешать бомбистам… А месяц спустя я повстречал этого «горного инженера». Он шел под ручку с барышней. На мою беду, поблизости не оказалось ни одного городового, но это не помешало мне подойти к «Казимиру-Артемию» и потребовать удовлетворения. Однако мужскому разговору этот господин предпочел бегство. Я попытался остановить его, но его юная спутница вдруг выхватила «браунинг». В результате завязавшейся борьбы грянул выстрел, и раненая барышня упала ниц. Ее пистолет оказался у меня в руках, и я без колебаний застрелил убегавшего Казимира. А потом… потом был суд. Барышня осталась жива, но лучше бы она умерла! Меня судили на основании ее «обличительных» показаний. И только вмешательство Охранного отделения, опознавшего в «Казимире» разыскиваемого ими бомбиста, спасло меня от сурового