Архипов услышал свой голос будто издалека, и если бы он не знал, что в этот момент он и говорит, то ни за что не распознал бы в этом глуховатом хрипе собственный голос.

– Что со мной? Где я?

– Не тревожься, воевода, каждый должен пройти свой путь, вот пробил и твой час. Слушай меня и внемли…

Образ старца куда-то исчез, а его голос стал расслаиваться на многие ручейки. Они текли к нему со всех сторон, неся в себе огромный смысл. Постепенно перед Архиповым открылась великая тайна, к которой он волею судьбы оказался причастен. Он с жадностью вслушивался в журчанье ручейков, пока они не превратились в мощный поток. Этот поток подхватил его и понес опять куда-то ввысь, и Архипов снова увидел над собой эту сияющую в небесах точку.

Как сквозь вату до него доносилось невнятное щебетание, стрекотание и пощелкивание. Ощутив дуновение легкого ветерка, Архипов осторожно втянул в грудь воздух, пропитанный духом прогретой земли и еще какой-то удивительно пряной свежести. Архипов открыл глаза. Он лежал на лесной полянке. Прямо над ним, вцепившись в ветку верескового куста, щебетала неутомимая вертлявая пичужка. Глядя на Архипова черненькими глазками-бусинками, она что-то высвистывала ему и выщелкивала, будто пыталась добудиться до него. Но стоило Архипову пошевелиться, как она тут же слетела с куста и юркнула в еловую чащу.

Вокруг шелестел листвою березовый лес с торчащими то тут, то там тощими елками, а неподалеку на поляне длинным пальцем возвысился желто-белый останец. Солнце склонилось к его верхушке и золотило его, делая похожим на гигантскую свечу.

Вокруг щебетали птицы, мир был полон цветущей жизни, и Архипов в полной мере осознал – до чего же это приятная штука жизнь! Но затем в его глазах вдруг все померкло, и вновь как наяву он увидел ослепительно светящуюся точку в небесах, к которой вознесло его страшным взрывом, и в памяти всплыл образ старца – Ведогор.

Архипов оперся на руку и сел. Затем с удивлением стал рассматривать зажатый в ладони кусок камуфляжной ткани. На оторванном с куртки Шорнборна клапане нагрудного кармана лежал овальный предмет, похожий на старинную серебряную медаль. На лицевой стороне женщина в ниспадающих к пятам одеждах держала в руке длинный меч. Архипов перевернул медаль оборотной стороной.

«Поход дроздовцев»… «Яссы – Дон», так, а это что? «Князь Александр Бла-го-ве-щен-ский». Князь Благовещенский! Архипов тут же вспомнил все, что говорил ему Ведогор, и мысли в его голове, прежде ворочавшиеся тяжелыми ворохами, стали приобретать некую логическую стройность. Его разум, разум атеиста до мозга костей, противился принимать эти видения за реальность. Но тот факт, что после того страшного взрыва он оказался здесь целым и невредимым, убеждал его в обратном.

«Каждый должен пройти свой путь»… Не теряя времени, Архипов привел себя в порядок, сунул пистолет за пояс и принялся дотошно осматривать каждый камень. Он нашел их в нескольких шагах от лаза. Четыре зеленых плоских ящика были аккуратно припрятаны в каменной осыпи. Они были приготовлены к взрыву. Что ж, сейчас он уже мог кое в чем и поспособствовать абверу.

Взрыв был такой силы, что Архипову, находящемуся уже не менее чем в двухстах шагах от сопки, здорово досталось от града разлетевшихся каменных осколков. После того как улеглась пыль, он встал и отряхнулся. Взглянув в сторону лаза, Архипов довольно усмехнулся – склон сопки стал практически неотличимым от склона карьера, где добывают щебень. Думать о том, что стало или станется с Шорнборном, оставшимся в подземелье, ему не хотелось.

Потирая ушибленный увесистым булыжником бок, он с удовлетворением констатировал, что найти теперь под многотонным слоем битого камня заваленный лаз будет вряд ли возможным. Ни немцам и никому другому.

Глава 17

СССР, Кольский полуостров. Ловозерская тундра. 15 августа 1941 года

– Не стрелять! – прошипел Шеффер.

Обер-ефрейтор Мольтке недовольно опустил карабин.

Стоя в зарослях чуть выше того места, где они перекололи последних спящих русских, оставленных в засаде, они молча и с упоением наблюдали, как полуобезумевший русский старшина бегал по ложбине, разыскивая своих убитых соплеменников.

И только старый тибетец, подложив под колени короткую циновку, сидел лицом на восток и гундосил какую-то тарабарщину, прикрыв узкие щелочки раскосых глаз.

Мольтке присел к Виртбаху, и они с радистом переглянулись.

«Старая бестия!»

Шеффер подошел к нему и что-то сказал. Монах еще с минуту что-то шептал речитативом, но затем поднялся и молча свернул в рулончик циновку.

Бодцан никогда не выражал своего недовольства, но оно всякий раз читалось в той независимой позе, которую принимало его тело. Он никак не мог объяснить этим воинам с чрезмерной гордыней, что спешить к делам, не получив на то благословение свыше, – пустая затея. Ведь чем важнее предстоящее дело, тем выше должна быть частота произносимых мантр и длиннее звук, иначе как ты попадешь в нужные вибрации мира? Не