В 1968 году перспектива мирных переговоров по Вьетнаму в Париже вызвала очередное бурное оживление на рынке. Баффетт, минимизируя риски, холил и лелеял партнерство, взрастив его до 300 партнеров и 105 миллионов долларов.

Когда дело касалось новых технологических компаний, Баффетт был особенно старомодным. Однажды, придя на собрание в Гриннеллский колледж, он обнаружил, что его товарищу по попечительскому совету Бобу Нойсу не терпится уйти из Fairchild Semiconductor. Нойс вместе с Гордоном Муром, директором по исследованиям и разработкам, и его заместителем Энди Гроувом решили открыть в Маунтин-Вью в Калифорнии безымянную новую компанию, основываясь на смутных планах усовершенствовать технологии производства микросхем до «более высоких уровней интеграции»[401]. Джо Розенфельд и фонд колледжа готовы были вложить в это дело по 100 тысяч долларов. В привлечении капитала поучаствовали еще многие, собрав 2,5 миллиона долларов для новой компании, которая получила название Intel или Integrated Electronics.

У Баффетта было давнее предубеждение против инвестиций в технологии, которые, по его мнению, не имели запаса прочности.

Даже успех Control Data, в акции которой вложились его родственники, не изменил мнения Уоррена о технологиях. Многие другие технологические компании, созданные в то же время, потерпели неудачу. Но с инвестициями Гриннеллского колледжа в технологии Баффетт согласился, хотя бы из уважения к Розенфельду[402]. Застраховав инвестиции колледжа, Розенфельд обеспечил запас прочности. Как бы Баффетт ни восхищался Нойсом, он не стал покупать Intel для партнерства, упустив тем самым одну из величайших инвестиционных возможностей в своей жизни. Хотя в сложных условиях он снижал стандарты инвестирования, от необходимости сохранять запас прочности он не отказался бы никогда. Именно это качество – отказываться от возможного обогащения, если оно сопровождалось риском, который нельзя ограничить – и сделало Уоррена тем, кем он стал.

Тем временем весь рынок начинал выглядеть для Баффетта как Intel. В письме, посвященном итогам 1968 года, он писал, что инвестиционных идей сегодня мало как никогда[403].

Эта позиция значительно отличалась от той, что владела разумом Уоррен в 1962 году, когда рынок взлетел до небес. В обоих случаях Баффетт сокрушался. Но тогда он привлекал деньги с энергией, которая многократно превосходила невозможность пустить их в дело.

Партнеры были ошарашены контрастом между его мрачными словами и той акробатической легкостью, с которой он зарабатывал для них деньги. Некоторые начали питать к нему исключительное доверие. Причем чем радикальнее он опровергал свои же кислые предсказания, тем крепче становилась легенда. Но Уоррен знал, что это не будет продолжаться вечно.

33. Закрытие

Омаха, 1969

На восьмом этаже Kiewit Plaza, в офисе Уоррена Баффетта сидела Глэдис Кайзер, охраняя доступ в его кабинет. Худая как жердь платиновая блондинка с безупречным макияжем, окутанная папиросным дымом, Глэдис шустро расправлялась с бумагами, телефонными звонками, счетами и прочей важной ерундой[404]. К Баффетту она не допускала никого, иногда даже его семью. Сьюзи кипела от ярости, но ничего не могла поделать.

Чтобы удержаться на работе в Buffett Partnership, людям приходилось учиться понимать намеки и мимику. Нахмуренные брови и «хм» означали «даже не думай об этом», а риторический вопрос «неужели?» подразумевал «я не согласен». Если Баффетт отворачивал голову, жмурился и пятился, это значило «помогите, я не могу». Глэдис выполняла все эти неартикулированные просьбы и приказы безоговорочно, так что иногда ей приходилось ранить чьи-то чувства, и ей хватало твердости брать всю ответственность на себя.

Помимо Глэдис, в помещении, устланном линолеумом, сидели другие люди, которые умели интерпретировать ужимки и повадки Баффетта. Налево был маленький кабинет Билла Скотта, откуда он кричал на брокеров, проводящих сделки Баффетта: «Поторопись, мне некогда!» В помещении архива работала на полставки бухгалтер Донна Уолтерс, которая вела учет партнерства и готовила налоговые декларации. Сразу позади нее сидел Джон Хардинг, управляющий делами партнерства. Наконец, позади Глэдис находилось скудно обставленное обиталище Баффетта. Самой заметной его деталью был большой портрет Говарда Баффетта, висящий на стене напротив рабочего стола.

Уоррен приходил каждое утро, вешал шляпу и исчезал в своем святилище читать газеты. Через некоторое время он появлялся и говорил Глэдис: «Набери для меня Чарли». Затем он закрывал дверь, садился за стол и остаток дня делил между телефонными звонками и чтением. Время от времени он снова появлялся и рассказывал Биллу Скотту о текущих сделках.

Баффетт, с карманами, полными денег, которые приносила National Indemnity, разыскивал целые предприятия, поскольку их цены меньше зависели от прихоти инвесторов. Он обнаружил Иллинойский национальный банк, которым управлял 71-летний скряга Юджин Абегг, которого Баффетт хотел прихватить вместе с банком.

«Он носил в карманах тысячи долларов наличными, чтобы иметь возможность обналичивать по выходным чеки. Повсюду с ним был список номеров свободных банковских ячеек, которые он пытался сдать вам в аренду прямо на коктейльной вечеринке. Он сам устанавливал зарплаты и платил каждому сотруднику наличными, так что начальник трастового отдела не знал, сколько зарабатывают его собственные секретари.

Юджин уже договорился о продаже банка кому-то другому. Но покупатель хотел провести аудит. Абегг никогда не проводил аудита и собирался выйти из сделки. В этот самый момент появился я и назвал цифру, которая оказалась примерно на миллион долларов меньше, чем у того парня. Юджин, у которого была четверть акций, позвонил своему крупнейшему акционеру, у которого было больше половины, и сказал: “Тут приехал молодой парень из Омахи и предложил столько-то. Я устал от этих людей из компании XYZ. Если хотите продать акции им, управляйте банком сами”».

В итоге Абегг принял предложение Уоррена. Сотрудничество с ним еще раз подтвердило интуицию Баффетта: волевые и этичные предприниматели зачастую больше переживают о том, как к ним и их компаниям будут относиться новые владельцы, чем о том, чтобы урвать при продаже лишний цент.

Иллинойский национальный банк был основан в те времена, когда Казначейство США еще не установило своего исключительного права чеканить монеты. Баффетт был заворожен, обнаружив, что банк до сих пор выпускает собственную валюту – на десятидолларовых купюрах красовался портрет Абегга. Баффетт, чье состояние на тот момент превышало 26 миллионов долларов, мог купить почти все, что угодно. Но не это. Идея законного платежного средства с собственным портретом на нем пленила Уоррена. Он даже стал носить в бумажнике купюру Рокфордского банка.

До сих пор Баффетт не хотел видеть своего портрета ни на купюрах, ни где-либо еще. Он избегал известности, пока руководил партнерством. Впрочем, в местную газету уже просочилось больше семейных историй и