меня закружилась голова. В одно мгновение я была в платье, а в следующее оно оказалось сорвано с меня одним точным взмахом канцелярского ножа. Килл оттянул ткань, чтобы она не прилегала к моему телу, и провел по ней лезвием до самых ягодиц. Платье упало на матрас подо мной, а муж принялся избавляться от моих трусиков, разрезав их с каждой стороны. Затем бросил нож обратно на столик.

Я извивалась, приподнимая задницу ему навстречу. Это было так дерзко, что я сама не узнавала себя в этом действии. Я была не из таких девушек. По крайней мере, я так считала. Но догадывалась, что внутри меня все это время дремала какая-то дикая часть. Просто я никогда не позволяла себе ее исследовать.

Киллиан остановился. На мгновение стало так тихо, что я задумалась, не вышел ли он из комнаты. Возможно, это было частью игры. Ожидание. Напряжение. Предвкушение.

– Твоя задница, – произнес он, наконец, отстраняясь от меня. – Она…

Чертовски красная. Я знаю. Я весь день писала, сидя на корточках.

– А, это, – отшутилась я. – У меня очень чувствительная кожа. Уэльские корни и все такое.

– Я сделал это с тобой, – прохрипел он.

– Ерунда, – возразила я.

Так оно и было. Да, он отшлепал меня вчера ночью, но в этом не было ничего такого, о чем я не слышала от подруг или не видела в шоу на HBO. Черт, да родная мать в детстве шлепала меня сильнее. Тем более, я виляла перед ним задом, прося о большем.

Киллиан потянулся к лентам, и я почувствовала, как он развязывает их, освобождая меня.

– Не смей. – Я заговорила твердым, преподавательским тоном. – Мистер Фитцпатрик, ты не просил разрешения развязать меня. Ты не станешь этого делать, пока я сама не попрошу. Ясно?

Воздух был пропитан сексом, насыщен эндорфинами.

– Обычно я не вижусь с ними на следующее утро, – немногословно признался он. – Даже не задумывался, как это выглядит…

– Не смей рассказывать мне о своих шлюхах, когда мы в постели!

Я уже перешла на крик. Так сильно вошла в режим учительницы, и ему еще повезло, что я не выгнала его за дверь. Он ничего не сказал, а меня раздражало, что мне не видно выражение его лица.

– А вообще, вне постели тоже ничего о них не говори.

– Больше нет никаких шлюх, – рявкнул он в ответ. – Ты об этом позаботилась.

– Хорошо. – Я чувствовала себя в высшей степени властной для той, кто лежит голой на кровати. – Надеюсь, твои любовницы разорятся без твоих выплат и найдут настоящую работу, чтобы содержать себя самостоятельно.

– Ты сумасшедшая, – произнес он, как всегда спокойно.

– Что ж, к счастью для меня, муженек, ты тоже не высоко поднялся по шкале здравомыслия. А теперь делай со мной что хочешь. И постарайся, чтобы и я осталась довольна.

Киллиан потянул за узел между моими запястьями и лодыжками, нежно опустив ладонь на ягодицу. Затем просунул в меня два пальца. Комнату наполнил звук окутавшей их влаги.

Я закрыла глаза и втянула воздух сквозь зубы.

– Да.

Килл ласкал меня пальцами, влажные звуки свидетельства моего желания заглушались моими же стонами. Погрузив пальцы внутрь, он согнул их и задел точку G.

Киллиан был щедрым любовником, о чем умолчал во время наших переговоров.

Просунув свободную руку вниз моего живота, он приподнял меня и, придерживая на весу, присоединился к ласкам губами. Он наслаждался моей мокрой киской сзади, скользя языком между складками.

У нас обоих вырывались стоны удовольствия и восторга, а я мысленно кричала себе, что это ничего не значит. Это не близость. Просто секс. Прелюдия. Для него это лишь средство достижения цели.

Я опустила голову на черные атласные подушки, вдыхая его неповторимый запах, и по спине пробежала раскаленная добела волна дрожи. Электрические импульсы приближающегося оргазма накатывали один за другим. Я задрожала, теряя контроль и бессвязно бормоча в его подушку.

Как только я достигла кульминации, он убрал пальцы и язык, сорвал ленты с моих лодыжек и ворвался в меня одним толчком. Не знаю, крылась ли в этом какая-то хитрость, но оттого пик нахлынувшего на меня удовольствия ощущался вдвое сильнее. Он прижался к моей спине всем телом, вонзаясь в меня возбужденным членом.

Я застонала, привыкая к тяжести его тела.

Киллиан замер, оставаясь во мне.

– Скажи, чтобы я остановился.

– Сильнее. – Я прижалась к нему.

Он послушался.

Вместе мы были бесконечны. Единая жгучая сущность без начала и конца.

Килл смахнул пряди волос, прилипшие к моей щеке, и прильнул к ней губами, жестко и глубоко вонзаясь в меня.

– Ты даришь мне наслаждение, Персефона.

Я впилась зубами в его кожу, сама не зная, где именно его кусаю. Он позволил мне.

Позволил прикасаться к нему, оставить след, заявить на него права.

Прогресс.

Он дошел до разрядки, а следом за ним и я снова достигла ее от его слов.

Закончив, он развязал мои запястья, поцеловал меня в макушку и вышел из комнаты. Его невысказанные слова были ясны и резали, словно лезвие: мы закончили.

Я вернулась в свою комнату, чувствуя себя несчастной, окрыленной, сбитой с толку, разочарованной, поверженной и победившей.

Его слова эхом проносились в моей голове, словно вспышки света во тьме.

Ты даришь мне наслаждение, Персефона.

Сегодня ночью его душа истекала кровью.

И теперь мне предстояло заснуть, окутанной его болью.

После той ночи мы с Киллианом вошли в привычную колею.

Каждый вечер он послушно приходил к нашему совместному ужину, но взял за правило возвращаться домой в три или четыре минуты восьмого, даже если ради этого ему приходилось ждать в своем «Астон Мартине», хмуро глядя на входную дверь, будто на вросший волос, от которого было никак не избавиться.

Киллиан выражал открытое неповиновение, как непослушный ребенок, который хочет посмотреть, как его мать отреагирует на то, что он раздвигает границы дозволенного. Но этот мужчина не ведал границ. Магнат, который всю жизнь требовал и получал все, что пожелает, причем быстро. Он воспитывался нянями, в частных школах-интернатах и гувернантками, которые учили его латыни, хорошим манерам и тому, как завязать галстук четырьмя разными способами.

Но никто не учил его любви.

Терпению.

Состраданию.

Жить, смеяться, наслаждаться ощущением капель дождя на коже.

Никто не проявил к нему человечность.

Возможно, в этом крылась одна из причин, почему ему так нравилось связывание. Оно позволяло ему сохранять контроль даже в тех ситуациях, когда полагалось расслабиться.

Ужины в доме Фитцпатриков были, мягко говоря, настоящей головной болью.

Я пыталась