Шрифт:
Закладка:
С явлением Змея над болотом разливалось Волшебство.
Мир представал в истинном свете. Все мерцало и нежилось под Луной. Парень узнавал имена каждой букашки, каждой травки. Имя Луны и имя Змея – Чарус. Правда, он не понимал, что с этим знанием делать, поскольку колдовать совершенно не умел. Себя, безымянного, он ощущал как прореху в ткани мироздания. Костлявая ведьма носила имя Гарпа, а Стая Маленьких Рыбок – Анаис. Сырбушка понимал даже, как ведьма увела Анаис, совместив настоящий и колдовской миры, но он мог только смотреть и понимать, а помочь Козе не умел. Он понимал, что броситься к ней сейчас – означало погибнуть обоим, поэтому выжидал и искал другой путь.
А время утекало, как кровь из груди колдуна. Сырбушка до мяса сгрыз ноготь большого пальца, лихорадочно придумывая, что делать.
Змей взмахнул громадной, прекрасной своей башкой, стряхивая водоросли, и сказал капризным ломающимся баском:
– Мам, тут кто-то есть. Чудной.
– Держи его, сынок! Сейчас я его!
Сырбушка понял, что обнаружен, и прятаться поздно.
Гарпа неслась к нему. Парень рухнул ничком в тростник, и ведьма пролетела поверху, задев травяные метелки.
– Держи его, сына! Он верткий!
– Не могу ухватить! – обиженно пробасил змееныш. У него нет имени.
Ведьма в замешательстве остановилась. Только у безобидных детей не бывает имен, а этот человек нес им беду – она предчувствовала.
Сырбушка же в свете полной луны, в волшебстве, излучаемом змеем, тоже видел все, что случилось раньше, и что случится впредь, и поступил в соответствии с этим знанием. Он знал начало и конец своих поступков, вещей и событий. Мир стал внятен ему.
Отвернув рукав, дунул на березовые сережки. Крохотные семена, похожие на птичек, разлетелись по болоту, легли на воду, и тут же проросли, пустили корни, сплелись в сеть в пропитанной волшебством воде. Ведьма взвыла:
– Сыночек, ныряй! – Уйдя в воду, змей унес бы с собой волшебство, и дивный рост семян остановился бы.
– Не пойду! Есть хочу! – пробасил сынок. Он поплыл было к Козе, по-прежнему стоящей на мысу, словно происходящее ее не касалось, но березовые корни цепко схватили разноцветное тело. Змей забарахтался, как плененная радуга. Блики запрыгали по прибрежным соснам.
Сырбушка откатился вбок от нового броска ведьмы. Когти вонзились в землю на месте, где только что лежало его тело. Ведьма не сразу удалось их выдернуть.
Пользуясь заминкой, Сырбушка отбежал и швырнул в воду шишку лиственницы. Корни лиственницы не гниют в болотной воде. Они придут на смену многочисленным, гибким, но нестойким березовым корням.
Когда ведьма, наконец, вытянула из земли когти, парень огромными скачками уже несся к неподвижной Козе. На бегу он выгреб горсть желудей, и швырнул их в змеиную башку. Некоторые прямиком упали в воду, другие – отскочив от змеиного лба, но все пустили крепкие корни. А древесина дуба, как известно, чем дольше лежит в воде, тем крепче становится.
Змей сообразил, наконец, что обед не задался, нырнул, но застрял у поверхности. Волшебство мигом угасло, осталось лишь мерцание – змеиная спина билась, то появляясь, то исчезая. Наконец змееныш замер, стиснутый корнями, сияя из-под воды как волшебная греза.
Ведьма взвыла, заметалась, затряслась, растопырила лапищи и превратилась в корявое черное деревце, сгоревшее от болотной воды. Похоже, она боялась Сырбушку не меньше, чем он ее. Обращаться с человеком без имени она не умела.
Сырбушка осторожно обошел пригорок с деревцем подальше – мало ли что!
Змей протискивался вглубь меж подводных корней, волшебство вспыхивало все реже, все слабее, имена то забывались, то всплывали в памяти вновь. Только одно имя Сырбушка помнил крепко, потому что твердил непрерывно: Анаис.
Он подошел к девушке, взял за руку. Та не шевелилась по-прежнему.
– Анаис, – позвал он тихонечко. – Анаис.
Она чуть вздрогнула, но продолжала спать.
– Ступай домой, Анаис.
Анаис на миг взглянула на него изумленно и пропала.
Сырбушка мог поклясться, что она тотчас появилась в хороводе девушек в Большом доме, держащихся за руки под охраной мужчин и старух. Девицы, меж которыми она встала, переглянулись, заморгали, будто спросонья и продолжили песнопения, как ни в чем не бывало.
Змей больше не показывался, и Сырбушка уже не мог объяснить своего прозрения, но ведь не все должно быть объяснено.
* * *
Он тихонько засмеялся и остался стоять на мысу. По воде бежали цветные волны, и подводный блеск змеиной чешуи озарял все радужными сполохами. Ведьмино отродье застряло накрепко.
Волшебство едва теплилось. Но и его отблесков хватало, чтоб озарять душу мира.
Сырбушка затаил дыхание. Он пытался услышать свое имя, раз уж сегодня выдалась такая волшебная ночь. На небе властвовала Луна – звезд почти не было видно.
Парень чутко вслушивался, как учил колдун, но тщетно.
Зато он видел глубь синего неба, приколотого к небесной тверди луной, игру лунных отражений и подводных отсветов в озере, слышал крик совы, невольно следил бесшумный полет козодоя, и неровное порхание летучих мышей, чуял запах таволги и ночных фиалок. Он был частью мира, и мир удивительным образом умещался в нем. Больше он не казался себе прорехой – он стал частью сущего.
«Вот бы все это сделалось моим именем, – думал бывший Сырбушка. – А почему бы и нет?! Пусть имя будет неизреченным, и никто никогда не сможет назвать его и властвовать надо мной! Мы с этим миром – одно».
– Да будет так! – торжественно произнес вслух молодой колдун. – Я принимаю Имя.
«Я сам нарек себя», – гордо подумал он. И тут же он застыдился – нет, не он, а лес, болото – весь мир со всеми тварями, потусторонними и живыми, приняли его, позволили стать их частью, и вобрать в себя.
– Я люблю вас, – сказал юноша. – Я клянусь беречь не только соплеменников, но все сущее.
«И Гарпу тоже?» – спросил внутри ехидный голосочек.
«И Гарпу. Мировую гармонию.» – Прежде он таких слов не знал.
Переполненный чувствами и знаниями, юный колдун пошел прочь от болотного озера, и чем дальше он уходил, тем глупее становился. Знание пропадало по мере того, как он удалялся от волшебного места.
«Ничего, я буду часто приходить на берег и набираться ума-разума. Змей застрял надолго, и волшебства на меня хватит. Буду запоминать Слова. Ведь запомнил же я имя Анаис. Анаис! Анаис!» Он
