Шрифт:
Закладка:
На выпускном из девятого Капусты, конечно, не было. Его признали вменяемым и судили. Официальной версией обвинения остался грабеж. Я из-за этого здорово разозлился на следака, но ничего не смог поделать. Капусте, по малолетству и благодаря слезам матери, дали срок меньше, чем он заслуживал. А школа, наконец, вздохнула спокойно.
* * *
Капуста вышел из колонии, когда мы все уже были взрослыми. Я не пытался связаться с ним и даже боялся, что мы случайно столкнёмся в городе. Иногда мне чудился его пристальный взгляд в затылок и чавканье за спиной. Он несколько раз хотел встретиться со мной и даже раздобыл мой новый номер. Меня это испугало до чёртиков. Капуста, будто говорил со старым другом, предложил мне собраться вместе и выпить пива. Я отбрехался, что болен и занят.
Какая-то часть меня хотела бы его увидеть. Неразрешенный вопрос бессмысленного зла по-прежнему меня мучил. Я хотел бы спросить Капусту, зачем он убил человека. Мне казалось, получив ответ, даже самый дурацкий, я успокоюсь. Но от мысли, что он меня помнит и, единственного из всего класса, хочет видеть, меня начинало трясти.
На юбилей выпуска мы, конечно, Капусту не позвали. Мы вообще предпочитали делать вид, что он с нами не учился.
Нас собралось совсем мало: Серёга устраивал бизнес в Москве, Маринка родила второго и проводила ночи у кроватки грудничка, Вадик, самый умный из класса, перебрался в Германию. У других тоже заботы: у кого сверхурочные в фирме, у кого собрание в школе.
– Мы прямо как Пушкин и его друзья-лицеисты, – пошутил Петька Брыков. – Те тоже никак не могли собраться вместе.
Среди бывших одноклассников я чувствовал себя чужим и несчастным, поэтому стремительно вливал в себя коктейли. Пока они хвастались бизнесами и отпусками в Турции, я молчал. Вскоре после школы я ввязался в пьяную драку в баре, получил условный срок за превышение самообороны и вылетел из института. В общем, по меркам моих школьных приятелей, сломал себе жизнь. Но хуже всего мне было от того, что супруги Брыковы, Петя и Анютка, пришли вместе.
От алкоголя меня мгновенно развезло, я стал говорить невпопад и придираться к словам. Анюта вывела меня на крылечко, объяснила, что я веду себя некуртуазно и порчу всем веселье, и пригрозила вызвать для меня такси, если не прекращу.
– Ты слышала? Светочка спросила, был ли я в авторитете на зоне, – я сел прямо на мокрое крыльцо. – Тупая курица. У меня условный срок! За самооборону! Почему они смотрят на меня, как на какого-нибудь зэка?
Анюта мягко положила мне руку на плечо.
– Уймись, Антон. Никто здесь на тебя не смотрит косо. Это ты выдумал, что тебе не рады. Сидишь в углу и дуешься. – Может, я сижу в углу, потому что не хочу толкаться рядом с твоим муженьком? – я криво улыбнулся. – Брыков? Серьёзно? Ты бы ещё за обезьяну замуж вышла.
Я знал, что Петька не ставит её ни в грош и, не стыдясь, изменяет с секретаршей. Изменяет моей Анюте! Баран, ничтожество! Разве он способен оценить, какое сокровище ему досталось? – Нет, я всё понимаю, Брыков – мужик богатый. Отель пять звёзд, всё включено! Ноготки, солярий!
Анюта посмотрела на меня с презрением. Я подумал, что сейчас получу пощёчину, но она просто достала сигареты и закурила. – Ты сейчас говоришь, как мерзавец, Антон.
– Мне просто интересно, это правда того стоило? Он же спит со всеми подряд! Тебе как, нормально?
– Петька – хороший мужик. Он оплатил операцию маме и институт Севке. Так что да, мне – нормально. Станет нам ненормально – разбежимся. Взрослые люди.
Огонёк сигареты освещал Анютино лицо, такое же одухотворенно-красивое, как раньше. Я вспомнил, что несколько лет назад её мать перенесла онкологию, а брат завалил экзамены. Меня тогда не было рядом… А Петька, значит, был. Я почувствовал такой жгучий стыд, что меня даже затошнило. – Поезжай домой, Антош, – Анюта неожиданно погладила меня по голове, как маленького. – Поспи. Я тебе потом позвоню.
Я не вернулся в кафе и не пошел домой, а стал мотаться по улицам, мучась злостью и чувством вины. Осень стояла совсем не «болдинская». Шумели дожди, смывая с улиц и парков все цвета октября, как художник убирает с холста излишки краски. Золотые и багряные листья превратились в безобразную бурую кашу под ногами, деревья стояли голые и оттого жалкие. Прохожие на улицах теперь одевались в чёрное и серое, исчезли легкомысленные летние сарафаны и плетеные шляпки, их заменили скучные дождевики и чопорные зонты. Даже весёлые, неформальные, бесцеремонные причёски молодёжи скрылись под капюшонами.
Я снова вернулся мыслями к Капусте. Я ни на миг не верил, что он исправился. Настоящее зло не похоже на трагических антигероев из сопливых мыльных драм. В зле нет ничего красивого. Зло – это жестокий мальчишка, который обрывает бабочкам крылья и разрубает кротов лопатой. Говорят, серийные убийцы повторяют со своими жертвами всё то, что делали с животными в детстве. Мне часто снились кошмары, в которых Капуста давит крышкой парты, сажает в банку и колет длинным острым шилом крохотных людишек. Иногда я видел в роли майского жука и себя самого.
Но, кроме ужаса, я чувствовал жгучий интерес к Капусте. В нём была загадка. Я не понимал, почему истинное, черное зло выбрало своим сосудом жирного кудрявого мальчишку, который любил щипаться и плеваться жеваной бумагой.
В ту ночь, пьяный, отвергнутый и несчастный, я наконец решился приподнять завесу тайны.
* * *
Капуста сразу открыл мне дверь, будто ждал. Он ещё больше растолстел и стал похож на гигантский крейсер. Жирное лицо, жирные белые руки. Бессмысленные щёлочки глаз. Увидев меня, он противно засмеялся.
– Привет, Антон! Тоша! Привет-приветик! – сказал он, как в старые добрые времена, когда мы вместе ходили к психологу.
Капуста по-прежнему жил в материнской квартире. Он проводил меня на кухню, поставил на стол бутылку дорогого коньяка и тяжело рухнул в кресло. Мы немного выпили, закусили колбасной нарезкой. Я заметил, что стены и холодильник до сих пор украшены рисунками
