Шрифт:
Закладка:
Поначалу мы говорили о всякой чепухе, но, когда время перевалило за полночь, разговор, наконец, свернул в нужное русло. Капуста к тому времени безобразно напился, а я и так давно был тёпленький.
– Это всё из-за зелёного стёклышка, – пожаловался наш школьный палач и живодёр. – Я ведь не плохой человек. Они меня обманули.
Капуста достал из кармана тот самый осколок, который не раз показывал мне в детстве. Острые грани блестели в свете лампочки.
– Я нашёл его, когда играл на пустыре. Они стали приходить, если я в него смотрел. Сначала ничего не говорили, только играли со мной немножко. Показали, как весело могут танцевать жучки, если привязать их на ниточку.
Меня уже вело от коньяка, усталости и духоты. Следить за сбивчивым рассказом было трудно. Огромные губы Капусты вдруг затряслись.
– Они обманщики, понимаешь? – сказал он тихо и жалобно. Они притворились, что пришли из Изумрудного города, потому что я тогда любил эту сказку. Я был маленький, я не заметил, что они совсем другие. Элли старая и синяя – разве так бывает? В Страшиле черви кишат. У Трусливого Льва вечно отваливалась башка. Это же ненормально, когда голова отваливается.
– А кто они тогда такие? – у меня заплетался язык. – Демоны? Призраки?
– Откуда я знаю? – голос Капусты приобрел плаксивые интонации. – Но это они во всём виноваты. Они меня научили, что весело – это если больно. А то я бы сам никогда!
– Ты их слушал. Кровь на тебе.
– Тебе легко говорить! Зло ведь наполняет, словно газ какой-то. Хватит самой маленькой трещинки в душе, и всё, оно тебя пожирает. А сейчас уже поздно.
По одутловатому лицу Капусты струились слёзы.
– Так, может, выбросишь стекло? – предложил я, едва ворочая языком. Комната вокруг меня плыла и кружилась.
– Ты что! – ужаснулся Капуста. – Табу! Зелёное стёклышко должно быть при мне всегда.
Он уснул первый, прямо на кухне, уронив башку на пухлые руки. Я смотрел, как вздымаются его огромные плечи и колышется от дыхания жирное горло, и думал, что, если бы я когда-то всадил ему шило в шею, судимость появилась бы у меня раньше, а незнакомый старик был бы жив. Может, и не он один. Кто знает, скольких порешил Капуста, подчиняясь голосам в голове.
Зелёное стёклышко матово поблёскивало в большой белой ладони. Я знал, что это глупо. У Капусты, видимо, ещё в детстве развилась шизофрения, вот он и видел сказочных героев, которые уговаривали его мучить зверей. Но я не смог удержаться от любопытства. Я осторожно разжал непослушные пальцы и поднес осколок к глазам.
Я увидел их сразу. Лицо Элли – кровавая улыбка, прорезанная от уха до уха. Маска Тотошки сшита кое-как и норовит сползти, а глаза в прорезях совершенно человеческие. Дровосек держит одну руку на огромном ржавом топоре. Башка Льва крепится к телу булавками, а там, где голова отходит, виден розовый мясной край. У Страшилы вовсе нет лица, а руки и ноги растянуты на палках, как на дыбе. От всех пятерых пахло смертью.
Я отшатнулся, упал на колени и стал медленно пятиться в коридор. На меня не смотрели. Элли взяла Капусту за волосы, подняла ему голову и дала Железному Дровосеку знак. Тот поднял топор. Глаза толстяка внезапно распахнулись.
– Нет! Стой! Верни! – захрипел он, воздев ко мне руку.
Свистнул топор. Голова Капусты покатилась, как кочан. Тотошка опустился на колени и стал жадно лакать кровь. Лев склонился над жирной мёртвой тушей. Порез у него на горле открылся, и тут я понял, что это не рана, а ещё одна пасть.
Больше я ничего не увидел. Пугало, тяжело переставляя ноги-палки, будто каждое движение причиняло ему боль, заслонило собой проход. До меня донеслось чавканье.
Я вывалился на лестничную площадку, не помня себя, скатился по лестнице и вылетел на двор. У скамейки меня вырвало. Всё вокруг было зелёное, словно мир затянуло ряской. Казалось, я смотрю сквозь болотную воду.
Не сразу я понял, что до сих пор прижимаю стёклышко к глазам.
* * *
Я постарался забыть всё, что видел в ту ночь.
Утром я проснулся на скамейке в парке, в мокром свитере, без куртки. До сих пор не знаю, где я её потерял. Ни денег, ни ключей при мне не было. Помятый, жуткий с похмелья, я, как есть, пошёл к Брыковым, умылся у них и одолжил на проезд. Петька дал мне свою футболку, чтобы я не сидел в мокром. Когда он ушел на работу, мы с Анютой остались пить обжигающий чай.
Я всё ей рассказал. Только ей одной.
– Бедный, – Анютка пощупала мне лоб. – Капуста, наверное, опоил тебя какой-нибудь дрянью. Зачем ты вообще к нему пошёл? Что, если бы он с тобой что-то сделал?
– Погоди… У меня должно остаться…
Я пошарил по карманам и, действительно, нашёл в джинсах кусочек зелёного стекла. Он притягивал взгляд, но я никак не мог решиться сквозь него посмотреть. Я был уверен, что увижу то же, что и в прошлый раз: чудовищ, заполнивших маленькую кухню. Анюта сама взяла стёклышко и, прежде чем я успел её остановить, приложила к глазам.
Лицо её почти не изменилось. Разве что немного приподнялись брови, как обычно было, когда она изучала что-то интересное. Я с жадностью поймал её взгляд.
– Ничего такого, – сказала Анютка. – Стекло как стекло.
Она выбросила осколок в мусорный бак и вернулась за стол. Мне показалось, она держится напряженно, и я пожалел, что вообще с ней об этом заговорил. Что, если моя Анютка начнет считать меня психом? Я стушевался, согласился, что мне, наверное, всё приснилось, и мы с облегчением перевели тему.
Капусту нашли только через неделю, когда вернулась из отъезда его мать. Он к тому времени совсем протух. Его хоронили в закрытом гробу, но дела не заводили, поэтому я не знаю, что нашла милиция. Может быть, мы оба всего лишь отравились палёным коньяком, но я оказался крепче?
Я пришел на похороны. Мама Капусты говорила, каким добрым мальчиком он был когда-то, и комкала платок. Конечно, она лгала.
Мне ещё долго чудился недобрый взгляд в затылок. Когда я занимался обычными делами, я часто ловил себя не
