Что он интересуется, ищет, работает.

А теперь небольшая просьба. Напишите мне всего пару слов по тому же адресу. Показное письмо, в котором немного говорится о моем сыне, Ваших успехах и дамах, которых Вы видели.

Я хочу поговорить об этом, потому что меня спрашивают, есть ли у меня какие-нибудь новости, и до сих пор я говорю, что у меня их нет. Сообщите мне в другом письме, если, говоря обо мне, Вы скажете, что я был у Вас в Берлине. Это для того, чтобы, если меня спросят об этом, я буду знать, что ответить. Лучше сказать «да». Предупредите меня.

Мне грустно, я не знаю почему. Работа идет плохо, очень плохо, и у меня очень мало времени.

Я абсолютно никого не вижу, никого не хочу видеть. Я отказываюсь от ужинов, званых вечеров.

От всего.

Вы всегда у меня перед глазами. Особенно такая, какой Вы были утром.

Что бы я отдал, чтобы сделать Ваш большой портрет в этом зеленом костюме с небесно-голубыми отворотами!

Часто, часто я думаю об этом и еще кое о чем. Алекс

[P.S.] Целую Ваши руки, моя добрая подруга. Я верю в Вас. Я верю в Вашу правдивость. Мне кажется, я знаю Вас так же, как знала и ценила Вас она. Да хранит Вас Бог.

[19.3.1891; Дрезден – Петербург]

Получил Ваше доброе письмо и еще лучшее от воскресенья. А также все статьи критиков. Я очень счастлив, что у Вас успех и всё хорошо. Напишите, пожалуйста, об этом вкратце, а также, о дамах, которые о Вас заботятся. […]

Буффи[395] может быть и ангелом, но это несерьезно. Для этого есть банки. Англичанин никогда не хранит деньги, даже если он миллионер. Поэтому Буффи не должен их хранить. Их могут украсть, он может внезапно умереть и т. д. и т. д. Немедленно разберитесь с этим – будьте серьезны. […]

Всегда заранее договаривайтесь о цене и пишите в журнал расходов. Однако я думаю, что Вы не сможете этого сделать, никогда этого не делая.

Люди, которые о Вас заботятся, превосходны, но совершенно непрактичны. Графиня Левашова, например, вместе со своей семьей съела, не зная как, по меньшей мере, пять миллионов франков и находится сегодня в очень критическом состоянии.

Не берите с них пример. Будьте строги, ведь Вы только начинаете. Для всех этих людей – всё равно, хватит Вам на жизнь или нет. Люди даже скажут, что оставить театр было бы ужасно, ведь тогда они не смогут Вас увидеть! Но я забочусь о Вас больше, чем о Вашем театре. Я хочу видеть Вас свободной от всех этих вынужденных тревог. […]

[1.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

Пришли два Ваших последних письма, и я Вам отправил телеграмму. Я уязвлен. Я, который когда-то не знал, что такое подозрение, теперь подозреваю. Я не заслуживаю тебя Леонор – и это чувство тяготит меня.

Насколько ты была мудра, добра и проста, настолько же я был глуп, глуп и непростителен. Если ты можешь простить меня в глубине своего сердца, то я не могу простить себя – потому что передо мной есть блестящие доказательства того, что я уже не тот, что прежде, что моя жизнь изменилась.

Я считал себя умным – теперь я так больше не считаю, уверяю тебя. Сегодня я не могу написать тебе длинное письмо. У меня есть время, но мне слишком грустно.

Жуковский[396] добр и образован – вещь редкая для России. Увы, он не опасен для женщин, и это было самым большим несчастьем его жизни…

Знаешь что, Леонор, сделай что-нибудь, займись любым делом, и ты будешь удовлетворена.

К примеру, напиши о своей жизни, своих впечатлениях, роман, новеллу – всё, что ты захочешь. Твоей вечерней работы больше недостаточно.

Или лучше почитай серьезные вещи, а не эти дурацкие романы.

Например, почитай переписку Вагнера и Листа. Это была последняя любимая книга М.[397] Там есть очень интересные вещи. Возможно, книга переведена. Почитай И. Тэна «Происхождение общественного строя современной Франции», «Заметки об Англии»[398] — прекрасные вещи!

Пиши на итальянском языке. Пиши все, что придет тебе в голову, ты такая оригинальная и умная! Это пойдет тебе на пользу, а мы прочитаем это потом в Москве…

Сегодня, уверяю тебя, у меня не хватает смелости сказать тебе что-нибудь ласковое. Тем более что вчера или позавчера ты уже, должно быть, получила ужасное, язвительное письмо – и глупое, потому что его содержание ложное. Пожалуйста, пойми, что я чувствую. Чем больше я узнаю тебя, тем больше восхищаюсь. Да, я счастлив, что знаю тебя.

Не беспокойся о моих письмах, я не заслуживаю твоей боли. Твой Алекс. […]

[21.3.1891; Санкт-Петербург – Дрезден. Письмо Элеоноры Дузе Александру Волкову][399]

[21.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург; I]

[…] Мне нечего больше добавить, кроме того, чтобы снова напомнить Вам о том, чтобы Вы думали только о своей работе, то есть откладывали доходы от Вашего труда и заботились о себе. Чем больше у Вас будет schei, bessi[400], чентезими, тем более сильной Вы будете перед всяческими случайностями и никакие Рокамболи[401] не смогут залезть ни в Ваш карман, ни, к примеру, в карман Оппенгейм[402]. Еще раз: это смешно! Если это Вас успокоит, опишите мне суть Ваших страхов в точности, как если бы Вы рассказывали об этом своему исповеднику. […][403]

[21.3.1891; Дрезден – Петербург; II]

[…] Думаю, через два с половиной месяца Вы будет уже в Европе. В следующем году Вы снова должны приехать в Россию – вместо того, чтобы ехать в эту Америку.

Вы можете заработать свои деньги ближе – зачем так далеко ехать. И потом, Берлин, Вена – всё это по пути.

Между нами – если время Вашего турне позволит, как бы мне хотелось устроить так, чтобы мы оказались в деревне – у Барятинских. У меня есть план. Но – не забывайте: самые большие меры предосторожности! Спрячьте тщательно мои письма или уничтожьте их. Неосторожность может парализовать наши передвижения. Я боюсь почты, но с этим ничего не поделаешь. […]

[21.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург; III]

[…] Было бы лучше, если бы ты была в Москве через два месяца. Что бы я отдал за то, чтобы это было так! Или в Киеве.

Тогда, чтобы дать тебе отдохнуть, мы могли бы организовать маленькую экскурсию как школьники на каникулах, хорошо поработавшие до этого. Обо всем этом потом.

Об Америке мне больше даже не говори. Это бесполезно и глупо. Ты снова