Если бы Вы только знали, какую радость доставило мне Ваше последнее письмо, мой дорогой, добрый друг!

Я вижу, что Вы успокоились, и хотите получать от меня новости, мои письма. […]

Отсюда я вижу дам, которых Вы описываете. Я вижу, как одна дама входит и обнимает Вас, я никого не называю из осторожности по отношению к нашей полиции, кто знает, какое письмо может быть прочитано. Вы говорите: «Разве трудно чему-то хорошему жить и оставаться в сердце?» (в Вашем?).

На что Вы намекаете?

Но разве Вы не видите, мой друг, что оно не только остается, но и процветает. Разве Вы не чувствуете этого, разве Вы не читаете мои письма??! И зачем тогда нужны письма?

Даже если бы я ничего Вам не писал, разве Вы не разбираетесь достаточно в мужчинах? Да, в том-то и беда, что мы слишком мало знаем друг друга. Мы слишком мало видели друг друга. Два дня! Если бы я был уверен, что у Вас могли остаться хорошие воспоминания, клянусь Вам, я бы смотрел в будущее с полным спокойствием, доверием, уверенностью. Теперь же я не могу, потому что не только не знаю достаточно о том, что происходит в Вашем сердце, о Вашей устойчивости впечатлений, но до сих пор Вы даже не дали мне права надеяться. Напротив. Основополагающая идея Ваших чувств всегда находилась за пределами будущего, и Вы впервые спрашиваете меня, нет ли возможности увидеться снова. Спасибо, мой друг, за этот вопрос, я хотел бы заключить Вас в свои объятия и прижать к своему сердцу, пока Вы не скажете «хватит».

Да, моя дорогая Леонор, если бы я только знал, что того хорошего чувства, которое ты испытываешь ко мне, несмотря на всю твою прошлую печаль, может хватить тебе на какое-то время, я был бы очень, очень счастлив.

Я уже писал тебе, что проклинаю чрезвычайные обстоятельства этого года, которые меня удерживают. В целом я свободен и давно бы следовал за тобой, потому что не знаю расстояний в делах сердечных.

Просто так совпало, что мне предстоит завершить всё, что было начато три года назад, для большой выставки, запланированной и организованной давно.

Я едва смогу выполнить то, что обещал.

Через два с половиной месяца – я свободен и буду свободен очень часто.

Мне нужно увидеть тебя, ты это понимаешь, поэтому не задавай мне вопросов, как будто ты этого не знала.

Это письмо попадет тебе в руки и тогда, когда ты будешь окружена обществом – званые вечера, обеды, ужины. Ты понимаешь, как всё это меня печалит. Скажи мне, думаешь ли ты иногда обо мне в это время, только честно.

Я люблю твою полную правдивость.

Также скажи мне, думаешь ли ты, что сможешь удерживать меня в своих мыслях, если не в своем сердце, какое-то время… нет – ничего не говори.

Будь свободна, как птица. Какое право я имею на тебя? Я не хочу портить тебе жизнь.

Просто хочу, чтобы ты знала – я твой в радости и в горе.

Если ты в каком-то смысле забудешь меня, помни обо мне как о друге, потому что я не верю, что есть кто-то, кто любит тебя больше, чем я, и считаю, что достоин твоей дружбы.

Я никогда не скажу тебе ни малейшей прямой или косвенной лжи – и я прощу тебя – всегда, даже если сам буду страдать.

По поводу страданий. Видишь ли, всё произошло так, как я тебе однажды сказал.

Я знал, что ты понравишься русской публике, потому что, несмотря на ее глупую слабость ко всему французскому, у нее прекрасное сердце, а ты сделала ставку, прежде всего, на сердце! В статье, которую ты мне прислала, действительно это упоминается, и я очень, очень рад, что эта грань твоего творчества уже оценена по достоинству. Теперь они как овцы, будут следовать за тобой, и возносить до небес. Не забывай, что у меня русское сердце, которое умеет понимать, но и умеет страдать. Не забывай, что ты оживила это сердце, и ожившее, оно снова сможет страдать.

И поверь мне – я готов страдать, если ты захочешь, главное, чтобы ты была счастлива. Я не могу дать тебе большего доказательства своей привязанности. Однако, если немного поразмыслить, это не так красиво в реальности, как кажется, потому что очевидно, что счастье было бы для меня невозможным, если бы со мной ты была несчастна.

Пиши мне в определенные дни, в Москву, Одессу, Киев, Тифлис, я тебя прошу.

Теперь совет.

Если встретишь графа Соллогуба[390], который занимается любительским театром и подобными глупостями, не забывай, что это «роса roba»[391]. Мы были с ним близко знакомы в детстве, вот и всё.

Если Вы когда-нибудь поедете к Великой княгине Екатерине[392], Вы увидите там ее дочь, герцогиню Мекленбург[393].

Мать – замечательная женщина, дочь – намного превосходит других по своему положению. Умная, откровенная, искренняя; музицирует, но не вагнерианка. Они меня очень хорошо знают. Моя мать была фрейлиной ее матери – Вел.[икой] кн.[ягини] Екатерины.

Говорю Вам это на всякий случай для того, чтобы Вас сориентировать. Дама, которая как ураган, кинулась к Вам с объятиями – прекрасная натура. Злые языки говорили, что она слишком сильно любила женщин. Не верьте, но… Я хотел бы еще раз поговорить с Вами по делу, у меня в голове тысяча вопросов, но я боюсь Вас утомить.

А теперь, Элеонора, беру твою голову в свои руки, целую твой лоб, твой красивый нежный лоб с таким чувством преданности, что слово, ставшее привычным со временем, больше не может его выразить.

Целую твои руки, целую твои ноги, но больше ничего не позволю себе, даже в воображении, до тех пор, пока твое письмо, которое ты напишешь мне в ответ на это, не даст мне на это разрешения. Хорошо шутить, но мое сердце измучено от желания быть возле тебя, с тобой… Нет, я не должен об этом думать.

Работай, работай, работай и жди – если сможешь. Я могу это сделать.

В ожидании, стань простой машиной и откладывай средства. Это твоя свобода. Пользуйся своими годами работы, печалями и тревогами. Заставь эту гнусную публику платить, потому что она не пощадит, когда ей представится возможность.

Прежде всего, береги себя. Заботься о себе. Я молю тебя об этом на коленях.

Каждый день, когда я без тебя, украден труппой. Не переутомляйся слишком сильно.

Отдыхай чаще в постели, оставайся одна и немного думай обо мне. Да хранит тебя бог, твой Алекс.

Абсолютно ничего интересного в чепухе, рекомендованной графиней Левашовой, но никому не рассказывай об этом.

[18.3.1891; Дрезден –