Что касается меня – я буду работать, думая о том, как обрести свободу в будущем, и думать о возможности увидеть Вас снова, как – я еще не знаю точно, но, конечно, если Вы этого захотите. Эта мысль даст мне достаточно счастья, чтобы перенести отсутствие.

В этот момент принесли Ваше второе письмо. Я доволен Вашими 14 рублями[387]. Доволен, что начали вести книгу расходов. Вы говорите: деньги уходят, – да, но мы с помощью этой книги видим, как они уходят, и это необходимо.

Так что делайте сбережения и подумайте о капитале, который Вам нужно заработать. Два года здоровья и мудрости и Вы обретете свободу, которой я желаю Вам всем сердцем.

Для меня огромное счастье снова жить. Я обязан этой жизнью Вам. Это жизнь сердца. Думать о ком-то! Я думал, что уже не способен на это. Думать о ком-то, кто кажется Вам идеалом! Физически – морально, я бы не хотел ничего в Вас менять – это полная идеализация.

Я не виноват, если поддаюсь этому чувству.

Это всего лишь идеализация человечества.

Я счастлив, что могу испытывать к Вам то, что испытываю, и мои страдания уменьшаются от счастья, которое Вы дарите мне – даже во время Вашего отсутствия.

Так что не унывайте, мой друг. Работайте, думая, что есть кто-то, кто понимает Вас, кто любит Вас, кто надеется.

Когда Вы приходите домой одна, подумайте, что Вы не одна.

Знайте, что я всегда буду писать Вам, пока знаю, что Вы цените мои письма.

Я Ваш друг, и я не изменюсь, потому что меня нелегко изменить, как Вы знаете. А Вам оставляю полную свободу.

Какие права я имею на Вас? У меня остается лишь слабая надежда. Но эта надежда настолько слаба, что я не смею посмотреть ей в глаза и заталкиваю ее в самое дно своего сердца, привыкшего к иллюзиям и печали. Если Вы знаете меня достаточно хорошо, то должны понимать, что я чувствую к Вам. До свидания, моя милая, дорогая подруга. […]

[14.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

Прости, что пишу карандашом, у меня здесь нет пера, а я хочу сразу же написать ответ на твою телеграмму. Я пишу тебе очень, очень часто, дорогая Элеонора. Уверен, что тебе будет достаточно, когда ты получишь два больших письма в конверте.

Я так счастлив от твоего успеха!

Больше не хочу говорить тебе о своем чувстве, так как в глубине души, ты меня не любишь. Это не твоя вина, любовь не создается, она возникает сама по себе.

Я не буду желать большего, пока ты мне это не скажешь.

Не говори ничего, потому что до сих пор ни в одном из своих писем ты мне об этом не сказала.

Ты правдивая натура и боишься сказать что-нибудь поверхностное. Благодарю за это. Ты говоришь об одиночестве, которое тебя накрывает, но не говоришь, что это мое отсутствие вызывает твое одиночество. Я читаю и перечитываю твои письма и знаю их наизусть. Это частичка тебя, и это все, что мне остается. Ужасная печаль находит на меня порой. Но знаешь ли ты причину этой печали? Вот она. Ты оставляешь мне мало надежды по поводу того, когда мы снова сможем увидеться.

Ты молодая, красивая, окруженная людьми, обожаемая, – какая масса народа, какая масса новых впечатлений!

Тебе хочется иметь друга, который будет тебя защищать.

Нет, знаешь, Элеонора, когда я думаю об этом, кровь приливает мне в голову. Не отвечай мне на всё это – ты можешь обмануться, а я не хочу иллюзий.

Ты дала мне то, что можешь, кроме того, ты сама не знаешь, можешь ли мне это дать.

Однажды, всего один раз, ты сказала мне: «Да, я люблю тебя». И больше не возвращалась к этому.

Ну что ж, я благодарю тебя, моя дорогая Леонор, мой друг. Я восхищаюсь тобой как морально, так и физически. Я не могу любить физически, не любя морально, у меня есть этот недостаток.

Я не чувствую себя мужчиной с женщиной, которой я только восхищаюсь.

Та, которую я люблю, может быть уверена в моей верности, потому что для меня невозможно быть неверным.

Имея слабую надежду на сохранение в тебе твоего доброго чувства ко мне, я опасаюсь, что своими письмами действительно превращусь в seccatura[388]. Когда ты просишь меня написать тебе, не представляешь, какую радость мне доставляешь.

Еще одна вещь приводит меня в отчаяние. Дело в том, что по воле случая я не свободен, чтобы я мог поехать в Россию[389].

Никогда еще мне не было так тяжело выполнять свой долг.

В июне (1 июня) должна открыться моя выставка в Лондоне.

Я ждал этого три года. Я едва ли смогу завершить за оставшиеся два месяца то, что обещал завершить.

В этом причина моей величайшей печали. Как я мог предвидеть, что встречу тебя?!

Никогда еще я не был так связан, и поверь мне, я всегда достаточно свободен, чтобы отправиться на край света, чтобы увидеть тебя, – которая вернула меня к жизни.

Я не хочу говорить об этом, потому что, как говорю тебе, предпочитаю ждать, ждать, ждать.

Ты не можешь полюбить меня сейчас, я это чувствую.

Если бы мы были вместе дольше, возможно.

Ты просишь меня написать тебе, но знаешь, Леонор, моя жизнь здесь так одинока, что я могу говорить с тобой только о тебе или обо мне, и это скоро тебе наскучит.

Скажи мне в своем письме совершенно определенно – когда ты думаешь быть в Европе после Тифлиса и Одессы.

Скажи мне также, не будет ли лучше после твоих успехов в Петербурге] немедленно поехать в Берлин и Вену.

Только подумай, что таким образом твоя поездка тоже будет оплачена. Ответь мне на этот вопрос и будь практична. Спасибо тебе за твои обещания ничего не покупать. Напиши мне, что ты сделала, чтобы отложить деньги, чтобы они не разлетелись от тебя. Я прижимаю тебя к сердцу, дорогая Леонор, и целую твои губы, такие нежные. Подумай немного обо мне и прости меня, если я люблю тебя, – в конце концов, я всего лишь такой же мужчина, как и все остальные, и тот, кто, узнав тебя, не полюбил бы тебя, был бы просто глупцом.

Я всё понял. До свидания, напиши мне, если сможешь! В любом случае верь, что никто на свете не любит тебя больше меня. Твой Алекс.

[P.S.] Каждое мгновение дня думаю о тебе.

[15.3.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

[текст, добавленный на полях] Из твоей телеграммы: «Пишите – мое единственное желание». Спасибо тебе, мой милый друг. Если бы только это