Однако знайте, что ничто больше не удивляет меня в этой жизни и что, если Вы вдруг передумаете, и вместо радости от новой встречи со мной, Вы скажете мне: «На этом хватит, меня занимает другое!», я тоже это пойму, но не изменюсь по отношению к Вам.

Увы, я не способен меняться, и я никогда не забуду того счастья, которое у меня было. От всего сердца и от всей души. АВ

[P.S.] Если бы Вы знали, как мне одиноко без Вас! Сюда Вы можете написать мне всё, что придет Вам в голову. Когда будете писать в Дрезден, пишите с осторожностью.

[26.2.1891; Венеция – Рим. II]

Еще одно письмо, скажете Вы!

Да, но это Вы заставляете меня писать Вам. Я возвращаюсь с почты, где нахожу Ваше длинное, дорогое, прекрасное письмо. Я был бы удивлен, если бы за это время не узнал Вас лучше.

Теперь меня это не удивляет, но я продолжаю восхищаться Вами.

Я даже восхищаюсь французским, которым Вы так хорошо овладели, чтобы выражать свои мысли. Все, что Вы говорите по отношению к ней, справедливо. Природа, которая понимает все, для которой нет ничего невозможного, нет ничего неприличного. Именно природа прощает, потому что понимать — значит прощать. Но по-настоящему, искренне простить – значит любить, сочувствовать. […]

Только не забывайте одну вещь: понять можно только то, что поддается анализу, разбору, без потери при этом общей связи. В красивой симфонии созвучные или диссонирующие музыкальные фразы должны иметь связь друг с другом. Мы должны иметь возможность следовать этой связи и найти причину существования каждой фразы. Без этого симфония была бы лишь путаницей бессвязных впечатлений. Мы бы ничего не поняли, даже если бы отдельные фразы были понятны.

Ваши диссонансы прекрасны, потому что имеют связь с созвучиями. Ваши качества имеют недостатки. Именно поэтому она смогла понять и полюбить Вас. Вот почему я понял ее и тоже полюбил. Однако в ней были (если быть до конца правдивым, это справедливо и жестко) некоторые небольшие диссонансы, причину существования которых следует искать в крови ее матери, а не в ее воспитании или развитии.

Эти маленькие, жалкие диссонансы были моими смертельными врагами. Я давно их узнал – они убили ее – я считаю, что у каждого из нас есть такие диссонансы, которые не имеют ничего общего с гармонией, с симфонией природы. Я также считаю, что единственный способ парализовать их – это иметь серьезную работу. В этом Ваше счастье. Такого счастья у нее не было. Я не смог создать его для нее. Поверьте мне, если я скажу Вам, что моей единственной мыслью было организовать, найти ей такую работу даже за свой счет. Потому что, когда я люблю, я люблю гораздо больше, чем люблю самого себя. Вот что самое ужасное! Богатые, умные натуры подвергаются большему риску, чем мелкие натуры. Потому что работа легче дается мелким натурам. Последние довольствуются малым и находят удовольствие в работе.

Богатая натура, чтобы найти это удовольствие, должна обладать выдающимися способностями в любой сфере, без этого работа никогда не могла бы ее удовлетворить.

Это-то счастье у Вас есть. […] Ее жизнь была праздной, и этим всё сказано! Итак, Вы видите, моя дорогая подруга, сколь многим Вы обязаны своему таланту. Это он спас Вас. Растите столько, сколько сможете, и обретите свободу.

Я не знаю, как мне благодарить случайность, которая позволила мне предугадать Вашу прекрасную натуру в условиях, когда два дня сделали больше, чем годы безразличия. Я глубоко счастлив от этого. Кроме того, я читаю и перечитываю Ваше письмо и чувствую, что нахожусь рядом с Вами.

Испытаете ли Вы те же чувства, читая эти строки относительно меня, не знаю. Я не хочу ныть, как это делает [графиня] Дрексель[370], но я всё еще нахожусь под впечатлением того, что от меня всего можно ожидать.

Итак, если, читая это, Вы говорите себе, что это досаждает, я прощаю Вам это от всего сердца. Я знаю, как Вы устали, знаю, как сильно Ваше сердце занято или было занято, знаю всё это, но пишу Вам, чтобы ответить на все, что Вы мне говорите. Ничто не тронуло меня больше, чем видеть то, что, несмотря на всю Вашу занятость, Вы нашли время, чтобы написать мне длинное письмо. Спасибо, моя дорогая, милая подруга.

Целую Ваши руки с чувством привязанности и почтения одновременно, потому что в этом я похож на нее, я люблю то, что я понимаю.

В моем доме Вам всё прощается и прощается от всего сердца. АВ

[P.S.] Можете ли Вы на немного остаться для меня до Берлина, или мне нужно быть готовым к неожиданностям? Сообщите.

[1.3.1891; Венеция – Рим]

Я только что получил Ваше письмо, написанное в субботу вечером.

Долго писал Вам ответ на Ваше доброе, прекрасное письмо, которое нашел на почте. Разве Вы не получили его? Если нет, я разъярен, потому что тогда оно, вероятно, потерялось, а писать дважды одно и то же для меня невозможно.

Вы говорите мне: «прошу Вас, говорите только правду о том, что Вы чувствуете!»[371]

Моя дорогая, добрая, милая подруга. Будьте уверены, я никогда не скажу Вам ничего другого. Я сказал Вам, что мое разбитое сердце давно умерло, а благодаря Вам я впервые почувствовал его существование. Это правда. Насколько это сильно, насколько долговечно, я не знаю и даже не хочу знать. Я стал трусливым во всем, что касается сердца. Я знаю только одно: каждое утро я надеюсь получить от Вас письмо. Почему я на это надеюсь, понятия не имею. Вы хотите сказать, что это привычка? Возможно. Но откуда взялась эта привычка?

Нет, дело в том, что я чувствую Вашу душу. Я также точно знаю, что страдаю (это правильное слово) при мысли о том, что Вы чувствуете себя нездоровой. Это страдание продолжительно, потому что моя натура такая глупая. Когда я чувствую привязанность к кому-то, то это очень сильная привязанность, и поверьте мне, лишенная эгоизма.

Каждый вечер, ложась спать, я думаю: лучше ли ей, больна ли она и т. д… Клянусь Вам, я не думаю о том, что Вы видите людей, к которым я мог бы ревновать и т. д. и т. п… Кем я для Вас являюсь? Я не питаю иллюзий. Однако Ваше счастье мне дороже. Ваше здоровье для меня еще важнее. Я хотел бы быть Вам полезным, даже если это было бы во вред себе. Эти чувства истинные, искренние, самые глубокие, какие только могут быть