Сегодня, несмотря на огромное добро, которое Вы мне принесли, одно остается и навсегда останется в моем сердце – отсутствие уверенности в будущем, в завтрашнем дне. Уверенность умерла. Остается надежда. Эта надежда заставляет меня жить, думать и страдать. Но это страдание сладко пока я знаю, что с тобой всё в порядке, что ты хоть немного думаешь обо мне и, по крайней мере, веришь, что я твой хороший преданный друг – преданный до такой степени, что желаю тебе добра в ущерб себе. […]

[4.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

[…] Если бы я позволил себе дать волю чувствам, я бы написал тысячу вещей.

Вы говорите: «Я верю, что Вы добрый, нежный и сильный». Сильный – возможно, но не сердцем. Я его сдерживаю, поверьте мне – потому что, если я позволю себе увлечься, это станет ужасной слабостью. Увы, я не могу любить наполовину. Я захвачен своим чувством. Это постоянная мысль с утра до вечера.

Так было девять лет из десяти. Я боюсь уже вступать на этот путь, так как чувствую, что не вынесу ни одного второго несчастья – я ослабил свое сердце страданиями и уверяю Вас, что любое несчастье может свести меня с ума. Я Вам говорю, что чувствую это. Вот, например, когда я начинаю много думать – о ком? Догадайтесь! – Я больше не сплю. Сегодня ночью я не сомкнул глаз. Огромная слабость.

Чем больше я узнаю тебя, Леонор, тем больше тебя понимаю и тем более сокровенная часть меня — с тобой.

Я хотел подробно написать об абсолютной необходимости прилагать все усилия для того, чтобы скрывать наши отношения, только так мы сохраним свободу действий, не забудьте. Можно подтверждать большую дружбу, большое восхищение с моей стороны, но полностью разубеждать во всем остальном. Без этого общество будет травить Вас. Общество – это зверь, которого надо всегда вводить в заблуждение. Когда мне однажды сказали: «Вы слишком правдивы», я ответил: «Я такой, чтобы сосредоточить все свои силы на лжи ради единственной цели». Вот почему я сохранил эту привычку. Общество подозревает всегда… Ничего страшного, но оно никогда не должно знать, иначе будет хозяином положения.

Я могу найти, например, тысячу причин поехать в Киев, в Одессу, но мне было бы трудно их найти, если бы кто-то заподозрил меня, а еще труднее, если бы об этом знали наверняка.

Говорю всё это только для того, чтобы просить Вас быть очень осторожной.

Я не знаю Вас в этом отношении. Всё это приходит мне в голову, потому что я имел глупость написать княгине Волконской записку на той же бумаге, на которой я написал и Вам. Она могла видеть кучу конвертов, поразивших ее своим цветом. Вам покажется это мелочью, моя хорошая, моя милая подруга. Допускаю мелочность этого, потому что это оружие против любопытных, против глупого, ревнивого, тщеславного общества.

Однажды я сказал княгине Меттерних[409]: «Вы опасная женщина, потому что Вы ищете в других то зло, которое причиняете самой себе. Не из интереса, не из сочувствия к ним, нет, – из простого желания унизить других, чтобы возвысить себя.» Она рассмеялась, но то был смех сквозь слезы. Таково общество.

Через три недели я поеду в Англию, где останусь до своего отъезда в Россию. Я тоже считаю каждый день – будьте уверены в этом. Вы так много хорошего сказали в этих последних письмах, что у меня голова идет кругом, моя добрая, моя дорогая подруга! Вы делаете меня счастливым даже во время разлуки, потому что мое сердце не пустует – оно страдает, но оно и чувствует. Алекс […]

[5.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

[…] Я много работаю, уверяю Вас, и думаю только об этом, так как это даст мне свободу, которая мне нужна в июне.

Я буду ждать Вашей телеграммы из Москвы, чтобы знать, на какой адрес писать.

Ты такая добрая, такая милосердная, Леонор, ты пишешь мне так много писем, что кажется, что ты рядом.

Каждый день в одно и то же время приходит почтальон, и это время, когда я по-настоящему счастлив. Я читаю и перечитываю твои письма, малейшие замечания, и мне кажется, что я тебя вижу. Благодарю от всего сердца за твои заверения.

Однако я вижу, что ты так ужасно занята своей работой, что прошу тебя ничего не писать, когда чувствуешь усталость. Лучше не получу ничего, чем пойму, что ты делаешь это сверх своих сил.

Я тоже спокоен, потому что обрел веру – в тебя. Да, мой милый друг, она у меня есть. Я не знал, что ты так честна перед своими чувствами и чувствами других. Но с каждым днем ты растешь в моих глазах, потому что я вижу, насколько ты правдива. […]

ха, хозяйка Палаццо Бембо на Большом канале, меценатка, покровительница Вагнера, Листа, Сметаны. – Прим. ред.

Думаю не о далеком будущем, а о ближайшем. Для чего строить планы, когда не знаешь, выживешь ли.

Да, признаю, что мне приходит в голову идея однажды отправиться с тобой далеко, подальше от общества, на природу – чистую и простую, на какой-нибудь остров, туда, где точно никого не встретишь, где красота, но я отклоняю эту мысль, так как мы с тобой еще мало знакомы.

Когда мы встретимся снова, тогда поймем.

Работай, моя дорогая Леонор, работай для того, чтобы быть свободной.

Ты молода, я же вхожу в пору старости, и меня это огорчает, когда сравниваю себя с тобой. Потому что я хотел бы посвятить свою жизнь тебе.

Но моя жизнь скоро ничего не будет стоить. Я не строю иллюзий.

Когда княгиня Волконская сообщает мне в письме, что она предана тебе на всю жизнь, надеюсь, что и я могу сказать то же самое. Но я достаточно узнал тебя, чтобы понять, что ты не нуждаешься в такой преданности. […]

[6.5.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

[…] Прошу Вас, будьте осторожны с мужчинами в Москве. Там полно грубиянов. Не принимайте их без рекомендации. Вы знаете, я не даю Вам плохих советов, и если что-то советую, то знаю, о чем говорю. Уверяю Вас, в этом чувстве мало ревности, а больше заботы о Вашей безопасности. Напишите мне подробно, как примут «Ромео и Джульетту». […]

[9.4.1891; Дрезден – Санкт-Петербург]

[…] Доброта и страстность — вот основа твоей натуры. Хочешь, чтобы я это сказал? – Это мой идеал. По-моему, существо, которое не понимает страсти, не является ни мужчиной, ни женщиной, какими они должны быть. […] Именно поэтому ты заставляешь