– Это маяк Стивенсона, – рассказывает Фиона, не глядя на меня. – Один из лучших образцов. Построен в тысяча восемьсот девяносто девятом году дядей Роберта Льюиса Стивенсона – не жук чихнул. Сто семьдесят одна ступенька до ламповой камеры.

– Черт, – повторяю я, не в силах отвести взгляд от этой огромной башни, тень которой почти достигает края мыса, где мы стоим.

Ответный смех Фионы больше похож на лай, короткий и невеселый.

– Когда-нибудь удалось выяснить причину? – наконец говорю я. – Почему он вышел из строя в ночь шторма?

Потому что никто не мог повредить эту лампу, этот маяк. Тем более десятилетний мальчишка с рогаткой и камнями.

– Техническая неисправность. Мой отец был из Исливика, это поблизости. Он сказал, что система была автоматизирована всего несколько лет назад, поэтому прислали инженеров из Глазго. Заменили лампу и линзу. – Она оглядывается на залив. – Большинство людей в округе думали, что это для показухи. Чтобы было видно, что все сделано. Никому никогда не говорили, что именно пошло не так. – В ее голосе появляются новые нотки, и я узнаю́ интонации Шины. Вижу в этой женщине ее дочь. Вдали от Алека Фиона Макдональд кажется совершенно другим человеком. Интересно, оживает ли эта Фиона Макдональд всякий раз, когда он возвращается на буровую?

– В любом случае… – Она резко оборачивается. – Я заеду к подруге в Ардрол; может, присоединишься?

– Нет, я… – Заставляю себя смотреть на нее, а не на маяк. – Думаю, раз уж я здесь, схожу в Ардшиадар, осмотрюсь.

Фиона пожимает плечами и смотрит через залив на дома на плоском и травянистом юго-западном мысе.

– Тот шторм погубил Ардшиадар. И Эйниш тоже. Даже гавань закрыли. Поэтому отец и уехал. После шторма здесь никому ничего не было нужно. Большинство людей отправились к родственникам на материк. Некоторые уехали в Канаду. – Она снова поворачивается ко мне, с трудом выдерживая мой взгляд дольше нескольких секунд, прежде чем сглотнуть и снова отвернуться. – Это просто место призраков.

Когда она направляется прочь, я с такой остротой ощущаю башню и ее тень у себя за спиной, что мое «подожди!» переходит в крик.

Фиона останавливается, оборачивается.

– Почему он это сделал? – спрашиваю я. – Почему Роберт солгал, что испортил маяк?

– Почему любой из нас делает то или это? – отвечает она после долгого молчания. – Возможно, он поверил в это. – В ее натянутой улыбке проглядывает что-то вроде мрачной решимости. – А может, он просто хотел, чтобы кто-то написал о нем историю…

И этот взгляд наконец придает мне смелости спросить у нее то, что я не могла спросить в коттедже:

– Как ты думаешь, Роберт действительно пытался спасти Лорна – в ту ночь, когда они погибли?

Фиона расправляет плечи. Наконец-то она смотрит мне прямо в глаза.

– Нет. Я так не думаю.

* * *

Деревня Ардшиадар – это действительно просто дорога. Вдоль нее выстроились около дюжины домов, в конце стоит небольшая каменная церковь. Все это скромные белые дома, изредка встречаются развалины «черного дома». Многие из белых домов заброшены. В небольшом саду стоит ржавый «Лендровер» без шин и номерных знаков; позади него в двух верхних комнатах развеваются на ветру легкие занавески, стекла в окнах выбиты. Входная дверь соседнего дома заколочена досками.

Я никогда не задумывалась о том, почему или даже когда Роберт уехал из Ардшиадара в Абердин. Но сейчас мне интересно, почему он вернулся. И хотя солнце пронзает лучами-копьями низкие облака, делая пляж бело-золотым, море – бирюзово-прозрачным, а каждую травинку или полянку – густо-зеленой, я все равно продолжаю размышлять над этим. Потому что Фиона права. Здесь витает какое-то нехорошее ощущение; что-то такое, от чего скручивает живот и сжимается сердце. Может быть, причиной тому Ардшиадар в его уродливом запустении, его бокан. Конечно, здесь не Килмери, здесь нет такого ощущения пустоты и гнета. Но это очень похоже. Вероятно, этот мыс можно увидеть из Ардхрейка. И почти наверняка – более высокий и длинный мыс Ардс-Эйниш. И сам маяк. Может, я и не знаю, почему Роберт поведал Чарли о маяке и даже почему Фиона привела меня сюда, чтобы я его увидела, но внезапно я испытываю острую жалость к Роберту, который, видимо, навсегда застрял в ловушке долга, клятвы и чувства вины. Мы с ним похожи. От этого в груди что-то вспыхивает – опасное чувство, близкое к надежде. Как будто смотришь в чьи-то глаза и узнаёшь себя.

* * *

Через час после того, как отправляюсь в путь по Старой дороге Глен, я уже жалею, что отказалась от предложения Джаза подвезти меня до Килмери. Это не дорога, а каменистая – и по большей части покрытая грязью – колея. Вдали от побережья воздух более тяжелый и холодный. Горы по обе стороны от дороги полностью закрывают солнце. Через каждые несколько ярдов на моем пути зловеще возвышаются большие валуны, и я стараюсь не думать о том, откуда они взялись. Здесь нет покрова густой и теплой зелени. Единственная растительность – оранжево-серый лишайник или влажные темные пласты мха между камнями.

Я несу на себе тяжесть Ардшиадара. Она давит мне на плечи, отчего дорога кажется еще более мрачной, еще более гнетущей. Достаю телефон и вижу, что сигнала нет. Уже четыре часа дня. Эти шесть миль теперь кажутся просто немыслимой задачей, и я понятия не имею, сколько мне еще предстоит пройти. Пытаюсь ускорить шаг; мои ботинки скребут по сыпучим камням и гравию, создавая слишком много шума в пустом ущелье. Мне не нравится, что я испытываю тревогу – страх – по причинам, которые не могу объяснить, не могу рационализировать. И мне не нравится, что я вдруг снова начала думать о маме – о диких огоньках в ее глазах. Мне не нравится, что я практически ощущаю ее полное паники дыхание на своей липкой от пота коже. «У тебя бывают плохие предчувствия, Мэгги?»

Не раз я останавливаюсь, чтобы оглянуться. Притворяюсь, будто меня смущает лишь то, что я не вижу ни начала, ни конца дороги. Но шевеление волосков на затылке заставляет меня вздрагивать. И эхо моих собственных шагов начинает звучать так, будто кто-то крадется за мной.

День становится все темнее, и я испуганно вскрикиваю, когда в нескольких сантиметрах от меня с горы внезапно срывается струйка гальки. Смотрю на серое небо над головой, на высоченные темные вершины скал. Сердце колотится в ушах так сильно, что я с