– Только на этот раз, – соглашается она.

– Да! – кричит Кейлум.

Мэри поднимает его с табурета, и я испытываю слишком сильное облегчение, чтобы сразу же присоединиться к ним. Вместо этого смотрю на свои руки и наблюдаю за пальцами, пока они не перестают дрожать.

– Роберт. – Голос у Мэри одновременно усталый и резкий. Это снова напоминает мне о моей матери. – Какого черта на верстаке лежат три мертвые вороны?

Глава 23

– Алло-у?

– Алло, здравствуйте, алло… это… это Мэгги. Мэгги… Маккей.

– А. – Долгая пауза. – Да. В агентстве вам дали мой номер.

Через грязное окно телефонной будки я наблюдаю за парой, которая выходит из «Ам Блар Мор», держась за руки и смеясь.

– Вы меня помните?

Снова пауза, на этот раз более долгая.

– Помню.

Но это неважно, потому что я уже вспоминаю его. Я вижу его подмигивание, его ухмылку, его левый клык, больше чем на три четверти золотой, – как только слышу это «алло-у».

– Мне очень жаль, – говорит Гордон Кэмерон, когда я ничего не отвечаю. – Я слышал о вашей маме.

Понятия не имею, откуда он это знает; в крематории его не было, это точно, иначе он, возможно, вообще со мной не разговаривал бы.

– Вы ездили с нами на Килмери. Еще в девяносто девятом году. Вы были режиссером-документалистом?

– Верно. – Он слегка удивлен тем, что я спрашиваю.

– Итак… – Я сглатываю и надеюсь, что он этого не услышит. – Вы были режиссером… а также актером. – Я намеренно не хочу, чтобы это звучало как вопрос, и молюсь, чтобы он не ответил.

На этот раз пауза затягивается настолько, что я думаю – почти надеюсь, – что связь прервалась.

– Нет. Не был.

Мой желудок сжимается, и тяжесть внутри него перекатывается из стороны в сторону. Единственное, что мне удается произнести, – это «мама», сдавленное и жаркое.

– Она долгое время пыталась вызвать интерес, понимаете, – сообщает Кэмерон, не обращая внимания на мой тон. – Но ничего не вышло. Ваша мама всегда была так уверена в вас – в вас обеих; вы были совсем маленькой, но вы должны помнить. Все эти вечеринки, и вы ни разу не ошиблись в выбранной карте… Это было невероятно. Она просто хотела, чтобы мир тоже это увидел. К тому же вы ведь знаете, как она относилась ко всем этим телешоу про экстрасенсов. Думаю, она надеялась, что если мы снимем это, то кто-нибудь захочет купить.

– Вы хотите сказать, что это она все организовала? Что вы не финансировали это? Что вы не имеете к этому никакого отношения?

– Ну, я, конечно, согласился. Но она заплатила мне. Она заплатила всем нам. Не знаю, откуда у нее взялись деньги, – возможно, она их откладывала… Просто это так много для нее значило, понимаете? Всегда значило.

И я знаю, что он говорит правду. Помню, как я сказала Келли, что режиссер, должно быть, был в отчаянии. Как много он поставил на недостоверность приходских записей и на зрелищность происходящего. На меня. Только в итоге он вовсе не был в отчаянии. И я вспомнила тот вечер с Уиллом в баре «Вид на гавань»; я рассказала ему, почему была так уверена, что мама не лгала: «Откуда она знала, что настоящее имя Роберта Рида – Эндрю Макнил?»

– Откуда мама знала, что кто-то по имени Эндрю Макнил жил на Килмери?

На этот раз пауза затягивается настолько, что я начинаю почти паниковать от необходимости заполнить ее.

– Потому что вы ей рассказали.

Эта старая память, такая острая… Сжатые кулаки, пересохшее горло, горячие слезы. Мама держит меня за руки и смотрит на меня с той самой светлой улыбкой.

– Вив была особенной, Мэгги, – продолжает Гордон. – И вы тоже. Она просто хотела, чтобы весь мир это увидел.

– Спасибо. – И я вешаю трубку, прежде чем он успевает попрощаться.

Я прислоняюсь к телефонной будке. Вспоминаю все те моменты, когда я сидела в постели, пока рассвет проникал сквозь шторы. Мама наклонялась ко мне в свете прикроватной лампы настолько близко, что я чувствовала запах розового крема для рук на ее коже.

«Не шевелись. Почти готово. Вот так! Все готово».

Какой сияющей она всегда выглядела в эти минуты! Какой живой, когда улыбалась и гладила меня по волосам… «Я так горжусь тобой, милая. Ты видела, как они все были впечатлены! Молодец!»

А я смотрела на инфракрасные контактные линзы, лежавшие в футляре на прикроватной тумбочке. Я думала о тех карточках с невидимыми пометками в ящике журнального столика. «Но, мамочка, это была неправда».

«Нет, это была правда, милая. Конечно, была. – Тот же свет. Та же улыбка. – Но иногда даже самым особенным из нас нужна небольшая помощь».

* * *

Когда я возвращаюсь на Ардхрейк, пастбище пустует. Возможно, Уилл отогнал овец на запад, к берегу. Солнце стоит высоко, ветер в кои-то веки стих. Я слышу, как кто-то забивает деревянной колотушкой столб забора: эхо этих ударов – единственный звук, не считая птиц и волн. Весна действительно пришла. Бен-Уайвис сменил свой выгоревший оранжевый цвет на ярко-зеленый, и, насколько хватает глаз, махир охвачен буйством цветов: пурпурных, белых, розовых и желтых. Остров прекрасен, ярок и полон жизни в своем преображении, которое я и представить себе не могла в те первые темные и гнетущие недели февраля. Эта метаморфоза не прошла для меня даром: когда на прошлой неделе Уилл отвез меня на первый анализ крови в Сторноуэй, врач-терапевт сказал, что я «положительно расцвела», как будто мы были знакомы прежде, как будто он мог видеть, какой груз свалился с моих плеч.

Я могла бы подождать Уилла на ферме, но вместо этого отправляюсь в Блэкхауз. Стою в главной комнате, где солнечный свет окрашивает стены в бледно-золотистый цвет, и думаю о маме. Думаю о себе. Думаю о Роберте. И в тот момент, когда я смотрю на люк возле кухни, вспоминаю о двух ржавых ключах в ящике прикроватной тумбочки.

Я открываю ящик с некоторой тревогой, но новых мертвых птиц там нет. Ключи холодят ладонь, когда я прохожу через комнату и опускаюсь на корточки рядом с люком. Первый ключ подходит идеально, и требуется всего несколько сильных нажатий, чтобы провернуть его и открыть цилиндрический замок.

Я колеблюсь всего мгновение, прежде чем потянуть за утопленную стальную ручку. Может быть, в любой другой день я не стала бы туда заглядывать. Я не осмелилась бы. Но сегодняшний день не такой, как все остальные. Сегодня 9