апреля, день, когда погибли Лорн и Роберт. А еще сегодня день, когда я окончательно смирилась с тем, что мама лгала. Ее фокусы, ее меченые карты, все эти годы обмана и все эти люди, такие же, как Гордон Кэмерон, всегда готовые поверить в ее фантазию, в любую фантазию. Конечно, он поверил маме. Я ей верила. Не помню, как говорила: «Kill Merry», потому что я никогда этого не говорила. Не помню, зачем мы сюда приехали, потому что этого хотела не я. Всю свою жизнь я так или иначе плясала под ее дудку, даже когда знала, что это ложь, – когда видела это собственными глазами. Я никогда не забывала, что знала это; просто притворялась.

Люк выходит на крутую и узкую деревянную лестницу, быстро исчезающую в темноте. Я уже достаю телефон, но потом вижу выключатель, вмонтированный в кирпичную стену. Вспыхивает свет – не просто неожиданный; он яркий, как дневной, настолько, что заставляет меня вздрогнуть. Паутина щекочет мне кожу и путается в волосах, пока я медленно спускаюсь по ступенькам, стараясь не ослабить хватку на шатких старых перилах.

Погреб больше, чем обычный подвал, но не намного. Пол в нем земляной, а стены из белого кирпича, потрескавшегося и грязного. Здесь прохладно и пахнет торфом. Почувствовав легкое дуновение ветерка, я поднимаю взгляд вверх, туда, где вертикальная стальная труба исчезает в отверстии в стене под самым потолком. Странно, но именно это отверстие, темное и рваное, а не тесное помещение без окон вызывает у меня чувство клаустрофобии.

Я медленно брожу по комнате, прикасаясь к стенам; на ощупь они сухие и шершавые. Вдоль одной стены тянутся длинные деревянные полки, а у противоположной стоит верстак, заваленный инструментами и емкостями с гвоздями и шурупами. Я провожу пальцами по густой пыли на верстаке, трогаю давно заржавевшие инструменты: молоток, пилу по дереву, желтую и черную отвертки.

Несмотря на яркий свет в комнате, я дохожу почти до последнего угла, прежде чем вижу перед собой большую массивную фигуру. Отступаю назад не столько от испуга, сколько от удивления – хотя нельзя отрицать, что под слоями синего брезента фигура напоминает по высоте и ширине рослого человека. Мое сердце бьется слишком сильно, когда я протягиваю руку и снимаю брезент. От пыли начинаю кашлять.

Это маяк. Сделанный из фанеры и паяного металла, на его вершине – большой светильник, похожий на лампу прожектора. Когда я снова отступаю назад и смотрю на него чуть дольше, мой желудок сжимается. Башня выкрашена в белый цвет. С охристой каймой. Ламповая камера черная. Вокруг – большая металлическая клетка. Это маяк Ардс-Эйниш.

Задняя часть клетки открыта. Я нащупываю за ней выключатель фонаря. Когда двигаю его влево и вправо, ничего не происходит; батарея, несомненно, давно села. Что-то на белом потолке над клеткой привлекает мое внимание: бледно-желтый силуэт, пробуждающий воспоминания из моего детства. О том, как мама читала мне сказки, пока я лежала в теплой постели.

У подножия лестницы расположен второй выключатель. Я колеблюсь совсем недолго, прежде чем нажать его и снова погрузить помещение в темноту.

Дыхание громко клокочет в груди, в горле. Весь потолок усыпан светящимися в темноте звездами. Их сотни. Достаточно многие из них складываются в знакомые мне созвездия, чтобы я догадалась: именно таким было ночное небо над Килмери двадцать пять лет назад. Глаза щиплет и жжет; ком в горле мешает сглотнуть. Роберт.

Я сажусь на ступеньку погреба и смотрю на звезды; их сияние медленно тускнеет и угасает. Это место должно было стать своего рода мемориалом? Или местом исповеди? Может быть, даже покаяния? Или это было что-то вроде его вандр-варти – средство против призраков? Потому что эта забытая, темная комната без окон – место, где находится Роберт, место, которое он населяет.

Я думаю о том, как он смотрел на мир со своего луга, неулыбчивый и непроницаемый. Я думаю о мемориале в Ардшиадаре и об этих скорбных тюлевых занавесках, развевающихся на ветру, словно призраки. Фиона была права. Понять жизнь Роберта и его смерть – значит понять, кем он был. Мальчик – впоследствии мужчина, – который верил, что по его вине затонули те суда, погибли те люди. Мальчик, который был зол, который ненавидел своего отца и поэтому обстреливал камнями маяк высотой в сто футов. Может, Роберт и вправду верил, что разбил тот фонарь на Ардс-Эйниш, а может, ему было важно лишь то, что он хотел этого. Не в этом ли, в конце концов, заключается вина? Не столько в том, что мы делаем, сколько в том, что хотим сделать? В тех поступках, которые мы хотели бы совершить – и знаем это?

Возможно, я никогда не выясню, откуда мама узнала об этом месте, об Эндрю Макниле. Я не могу спросить ее. Я никогда не смогу спросить ее. Но мне больше не придется плясать под ее дудку, и в этом заключается освобождение. Потому что это больше не имеет значения. Я была права тогда, много недель назад: эта история не про Роберта. Она про меня. Не про ту меня, что приехала на этот остров двадцать лет назад, обученная очередной лжи, очередному трюку, подобному тем меченым игральным картам. И даже не про ту меня, которая видела демона, пытавшегося забраться в гроб матери. Но про ту меня, которая рыдала, вытряхивая таблетки на ладонь. Про ту меня, которая верила, будто тот факт, что я поселилась в том же доме, где некогда жил Роберт, – это знак того, что я перевоплотилась, а не просто совпадение, ничуть не удивительное в такой крошечной деревушке. Про ту меня, чья потребность в отпущении грехов заставляла отчаянно верить. Потому что меня учили лгать. И научили верить в то, что это правда. И это то, что не может исправить измученный и давно умерший человек. Потому что это убого. И пора остановиться.

Я позвонила Гордону Кэмерону лишь потому, что сумела убедить себя, будто узнать правду – о маме, о Роберте, обо мне – не значит потерять то счастье, которое я обрела здесь. Но невозможно отрицать облегчение, которое я ощутила на фоне разочарования и стыда. Я не особенная. Я не избавлена от ошибок. Я не сделала правильный выбор.

И я не реинкарнация Эндрю Макнила. Мы не похожи. Или, по крайней мере, не должны быть похожи. Чувство вины искалечило Роберта. Возможно, оно даже убило его. И, возможно, именно поэтому я приехала сюда. Чтобы понять, что я могу жить со своим