уединения на прослушивание пяти доступных пластинок в обратную сторону, от «Милого Августина» до «Тангейзера». При этом всё время алкоголь – в основном вишневая наливка, присланная Веллеру с родины. Это были еще семечки. А вот когда, наконец, являлся доктор, такой же студент, как и двое других, начинались прямо целые оргии озорства.

Сейчас февраль. Февраль? Значит, карнавал! Уже несколько раз они втроем устраивали себе «фестиваль масок»: расхаживали в пижамах, засучив рукава шинелей, с бумажными шапочками на головах, раскрашенными чернилами, орали и танцевали.

Прекрасные шалости, заставлявшие хоть ненадолго забыть о той безнадеге, в которую то и дело впадал Райзигер.

Но разве для нее не было причин?

Служба – бессмысленная! Один звонок за другим. Доклад за докладом. Заполнение списков, ведение актов, отчетов, выдача разрешений на отпуск. Акты, акты, бумага, бумага…

Никакой войны, никакой армии (кроме как на бумаге).

Никаких товарищей, никаких солдат (кроме как на бумаге).

Чем дальше, тем хуже. Дела шли подозрительно плохо: «Доложите, сколько лошадей… Срочно доложите, сколько офицеров и солдат… Срочно доложите, сколько боеприпасов…»

Боеприпасов?

Но ведь – «прекращение огня».

«Немедленно доложить, сколько боеприпасов, в том числе гранат и шрапнели…»

А вот еще одна телефонограмма из полка: «Всем батареям третьего дивизиона получить сегодня ночью по триста шрапнелей на орудие».

Сегодня ночью? Уже два часа. До этого Райзигеру приходилось составлять инвентарные списки лошадей. Устал смертельно. Он будит командиров батарей, вызывает их к телефону и лично каждому передает приказ. В ответ слышит удивление: то «Ого!», то «Зачем?».

Ложится спать около трех часов.

Вскоре в дверь спальни стучат и орут. Райзигер зажигает свет. Дверь распахивается прямо перед ним. За ней, покачиваясь, без фуражки, стоит капитан, в каждой руке по бутылке шампанского, смеется и кричит ему:

– Живо, встать, Райзигер! Со мной оберлейтенант Карл с восьмой батареи. Пусть Веллер поспит. Ты будешь за третьего в скат! – тут его смех становится резким и громким. – Бегом, Райзигер, я тебе тоже кое-что с собой привез. Вот – фронтовая сводка. Вот она. Ну, пойдем уже.

Когда сбитый с толку, трясущийся от злости полуодетый Райзигер выходит к ним, капитан лежит животом поперек стола и громко зачитывает из блокнота сводку:

– Вот здесь… восточный театр военных действий… это, значится, мы, понял, Райзигер? Пожалуйста, не смотрите на меня как идиот… итак, здесь написано… слушайте внимательно… чёрт, эта хрень у меня вверх ногами… а! вот: «Перемирие истекает восемнадцатого февраля в двенадцать часов дня»… Подпись… кто там?.. Райзигер, вы какой-то глупый… а, вот же он – Людендорф!

…Перемирие истекает? Так-так, истекает… Открытый мизер… Срок перемирия истекает… Ага, значит, русским больше нельзя в наши окопы… Спасибо, я пропускаю… Истекает, кончается, значит, всё… Да, господин капитан, сдаю… Да, спасибо… Перемирие… И снова начнем убивать… Великие времена вновь предстоят нам… Людендорф… Нет, господин капитан, я пас… я пас… Истекает… Черви козыри… Перемирие истекает, всё…

Райзигеру разрешают поспать один час в половине шестого утра.

– Вы проигрались в пух, Райзигер, – бормочет капитан.

8

Восемнадцатого февраля 1918 года в десять часов утра все дивизионы двести пятьдесят третьего полевого артиллерийского полка получили приказ обеспечить боевую готовность всех батарей и снабжения. Прямо сегодня может поступить приказ о наступлении.

На проводе полковой адъютант:

– Лейтенант Райзигер? Пожалуйста, давайте сверим точное время: сейчас десять утра семь минут. Письменный приказ вам вручит вестовой – убедитесь, чтобы все батареи вашего дивизиона открыли огонь по русским позициям ровно в двенадцать часов дня. Командир полка придает большое значение тому, чтобы обстрел был не просто демонстрацией, но просит убедиться, что вражеские траншеи непременно подверглись действенному обстрелу. На каждую батарею отводится по восемьдесят залпов.

Райзигер вызывает центральную станцию:

– Прошу всех командиров батарей к аппарату.

Вскоре:

– Командиры седьмой, восьмой, девятой батарей и двести пятьдесят третьего.

– Добрый день, господа, сверим точное время, все батареи открывают огонь ровно в двенадцать часов.

Незадолго до двенадцати капитан Бретт стоит со своим адъютантом и ординарцем на деревенской улице перед штаб-квартирой. Возле домов толпятся солдаты.

Все молчат.

Двенадцать часов. Грохот по всему фронту, насколько можно расслышать. Капитан ударяет себя хлыстиком по обмотке:

– Ну, слава богу, наконец-то снова война. Наша честь восстановлена. Господа, ставлю вам бутылку шампанского.

Входя в дом, Райзигер чувствует, что задыхается от слез. Да-да, теперь наша честь восстановлена. Он молча садится за стол. Смотрит на Веллера, который молча играет карандашом. Пытается представить, как бы он себя чувствовал, если б ему, как раньше, пришлось быть за наводчика. «Полагаю, – думает он, – я бы объявил забастовку. – Он кусает нижнюю губу. – Что значит, забастовку? Люди в расчетах явно чувствуют то же, что и я. Каково это – снова стрелять? А они обязаны это сделать. Мы все обязаны делать то, что говорят».

Он вдруг резко обращается к Веллеру:

– Скажите, кто вообще отдает такие приказы?

Веллер пожимает плечами и продолжает играть с карандашом.

Райзигеру вспоминается канун нового, 1915 года – то, как внезапно, совершенно неожиданно, ночью без всякой причины раздался взрыв. Он смотрит в стену: «С нашим упрямством мы себя сами до смерти победим»[42].

Тут входит Бретт, покачивая бутылками шампанского:

– Парни, давайте сюда бокалы. Господа, да здравствуют Его Величество и война!

9

Двести пятьдесят третий полк пошел в наступление спустя несколько дней после истечения срока перемирия – готовый открыть огонь по врагу, которого там уже не было. Во что вообще превратилась война здесь, на востоке? Наступая на противника, которого уже не существовало, который предпочитал больше не быть врагом, который теперь беззащитно стоял по деревням, сняв военную форму, устав до изнеможения. Немцы идут? Ну, пусть приходят. Россия большая. Они обязаны продвигаться. Враги? Мы им не враги. Здесь они врагов не найдут.

Так, большим отрядом, и шел двести пятьдесят третий полк – всё дальше, день за днем, вглубь России.

Какой толк от пушек, от офицеров, какая польза от солдат, когда нет врага?

Первые несколько дней ко всему относились с затаенным напряжением. Уши навострились, чувства напряжены. Вот лес: есть ли там противник? Расставляют и наводят орудия, перед каждой батареей в кустах – штурмовой отряд. Целыми днями наступление – лесом, по бездорожью, утопая в снегу, страдая от холода. Ночные привалы у крошечных костров. Патрули, караульные посты – ни один враг не застанет нас врасплох.

Россия большая. А врага нет.

Настроение всё опаснее. Боже правый, зачем мы тут вообще – солдаты, офицеры, пушки – без врагов?

Всё дальше вглубь России. Чудовищное количество еды, ведь в каждой деревне на их многочасовом пути