class="poem">

Мечта

Мечта:

Мое оружие окаменело, как и твое, брат,

мы больше не целим друг в друга.

Цветы растут на стволе и на ложе;

красные цветы.

(О! они еще вспоминают, как убивали!)

Траншеи, страхом сковывавшие нас,

заровнялись. Стали мягки и ровны.

Мы видим свет – землю – себя.

Чувствуем: мы – люди.

Целуем друг друга.

О!

Мечта!

Лоретто (Г. К.)

Целый день провести в тишине!

Целый день пролежать в цветах головой,

Вытянув расслабленно руки

И одну бархатную поющую мечту лелея:

Целый день – никого не убивать.

9

Огневая позиция батареи 9/253 уже много месяцев стоит близ города Поставы, к северо-западу от Вильно. Орудия – в перелеске, за плотными частоколами из бревен, солдаты и офицеры в просторных избах. Райзигер разместился в маленькой хижине с вице-вахмистром Шпилькером. Прием пищи в доме у командира батареи. С ними обедает лейтенант Зауэр – единственный офицер в батарее.

Вечером, отправив доклад в полк, вместо обычной игры в скат, в которой Райзигер поневоле ежедневно участвовал с девяти до двенадцати часов, пока не дежурил в наблюдении, Ремёр попросил лейтенанта Зауэра на время оставить их: ему нужно было поговорить с Райзигером.

Райзигер за столом, Рёмер ходит перед ним туда-сюда, попыхивая трубкой, и молчит. Наконец останавливается возле печки, достав из кармана шинели стихотворения, которые Райзигер отдал ему несколько дней назад.

Он начинает разговор:

– Знаете, Райзигер, я вам добра желаю. За время, проведенное вами на батарее, вы не можете пожаловаться, что я с вами когда-либо плохо обращался. Наоборот, я всегда старался не забывать, что в том, что касается мира, мы с вами, так сказать, товарищи…

Лейтенант делает паузу, ходит туда-сюда.

Райзигер не понимает, о чем разговор. Наконец он узнает газетные вырезки, которые Рёмер держит в руке.

– Герр лейтенант, вы хотите поговорить о моих стихах?

– Да, – лейтенант пододвигает себе стул, кладет стихи на стол, подпирая его локтями, – если угодно.

Райзигер не знает, что сказать. Пауза. Некоторое время спустя лейтенант барабанит пальцем по одной из бумажек и говорит:

– Целый день никого не убивать? Вы что, пацифист?

Райзигер честно отвечает:

– Я еще не думал об этом, лейтенант.

Он думает: «Пацифист. Даже не думал, что я пацифист». Вслух:

– Я просто думаю…

Лейтенант перебивает:

– В общем, если вы хотите мне сказать, что ваши стихи не имеют отношения к политике, я сомневаюсь, что вышестоящее начальство в это поверит. Райзигер, не будем себя обманывать, можете говорить со мной честно. Что происходит? О чем вы вообще думали? Вы же не ребенок – нужно же понимать, что когда пишешь предложение вроде «Целый день – никого не убивать» или… – тут он постукивает трубкой по другой странице, – …вот тут: «Мы больше не целим друг в друга» – о чем вы думаете при этом?

Начав было говорить, Райзигер понимает, что бесполезно. Вместо этого он произносит:

– Герр лейтенант… возможно… возможно… я больше не могу… или больше не хочу…

Итак, всё сказано.

Как тихо в комнате! Лейтенант мусолит трубку. Она издает какой-то ноющий звук. Очень глупо звучит. Но он пыхтит сильнее, чем когда-либо прежде. Райзигеру прямо в лицо. Воняет.

Затем он встает, расставив ноги, широко оперев руки о столешницу, смотрит перед собой и говорит:

– Хм, Райзигер, думаю, Господь оставил вас. Мне кажется, вы совсем сошли с ума. Но всё-таки, дружище, вы как это себе представляете? Как вы будете офицером, если говорите: «Я больше не могу» или «Больше не хочу»? Это бред, чушь собачья! И даже если вы это всерьез, Райзигер, всё равно нельзя ничего подобного говорить. Если честно, кто-нибудь вас заставлял, я имею в виду, вот вас лично заставлял кого-то убивать? Я имею в виду, нам, артиллеристам, в этом плане особенно удобно. Мы, по большей части же, стреляем, даже не видя, куда и в кого мы там попадаем. Верно же? Тогда вам вообще должно быть на это наплевать. К тому же если ты не убьешь, убьют тебя. Или вам этого хочется?

Вот еще один вопрос. Райзигер размышлял об этом тысячу раз. Кто не убивает, того убьют. Лучше так? Нет. Это самый страшный вопрос на войне. Что бы вы предпочли, когда перед вами враг и перед вами его штык: чтобы он всадил его вам в живот или вы сами ударите его по черепу? Жить.

– Простите, герр лейтенант, я не знаю.

Он хотел было добавить: «Может быть, мне лучше отказаться и не становиться офицером. Потому что мне до безумия страшно отвечать за то, убивают или не убивают сейчас кого-то те сто человек, что слепо подчиняются моим приказам. Ведь, собственно, к этому всё и сводится».

Тут лейтенант берет газетные вырезки, медленно рвет их пополам и говорит с улыбкой:

– Райзигер, может быть, вы и сумасшедший, но сделайте мне одолжение и не устраивайте сами себе неприятности. Оставьте всю эту чушь. Зачем вам сочинять? Вам разве здесь приходится страдать? Согласитесь, видит Бог, я с вами говорю неофициально. Я же точно знаю, что вы порядочный солдат. Не создавайте проблем – ни себе, ни мне. Могу вам сказать с глазу на глаз, что все офицеры в собрании поддержали ваше произведение в лейтенанты. Так зачем весь этот вздор? Может быть, и война скоро кончится. Короче. Дома можете писать себе стихи сколько угодно. А официально я вам говорю: я хотел бы, чтобы вы всю эту ерунду прекратили, понятно?

Райзигер встает по стойке смирно:

– Так точно, герр лейтенант.

– Не компрометируйте себя. Вы на фронте с четырнадцатого года. Старому фронтовику негоже внезапно сдавать позиции после всего, что было. – Голос Рёмера становится жестче и злее. – Кроме того, не забывайте, что при определенных обстоятельствах вот эти глупые оправдания, подобно тем, что вы тут приводили, могут быть сочтены достаточными, чтобы поставить вас к стенке или посадить под арест.

Он протягивает руку Райзигеру:

– В общем, обещайте мне бросить все эти детские вирши.

Райзигер, его рука в руке лейтенанта:

– Так точно, лейтенант.

– Что ж, Райзигер, думаю, ваше повышение состоится недели через две. Тогда вам станет немного полегче.

Райзигер, смотрит Рёмеру в глаза:

– Благодарю, герр лейтенант.

Лейтенант смеется:

– Господи, как торжественно! Это даже странно, что мне приходится уговаривать вас стать офицером – как тяжелобольного! Кстати, вы знаете, что ленту Железного креста носят во второй петлице? А у вас она в третьей.