на завтра готовился запрос в Думе о Гр., просили подписи Хвостова, но он отказался и заметил, что если этот вопрос будет поднят, то амнистия не будет дарована. Они подумали и – опять отказались от запроса. Он рассказал такие ужасы про Гучкова. Был сегодня у Горем. – говорил про тебя, что ты спас себя, приняв на себя командование. Хвостов поднял вопрос о германском засилии и дороговизне мяса, чтобы левые их не поднимали. Теперь, когда это обсуждается правыми, это безопасно… Я его статьи, т.е. речи в Думе, не читала, так что мне трудно давать совет. Все другие против него или один только старик, который ненавидит всех думских»178.

Нельзя не признать достаточно показательной кандидатуру Нейдгарта и Хвостова с точки зрения подготовки осуществления замыслов «черного блока» – один свойственник Сазонова (был женат, как и Столыпин, на сестре Нейдгарта), другой – заядлый фанатик борьбы с немецким засилием и немецким шпионажем. В сущности, остро беспокоил в эти дни А. Ф. один вопрос – будет ли распущена Дума «немедленно», т.е. раньше, чем может быть сделан запрос о «Григории» («Дума не смеет касаться этого вопроса») – запрос, который так беспокоил и некоторых членов Совета министров179. 31-го Царь сообщал жене: «Вчера мы хорошо и до конца договорились со старым Гор.». Договоренность заключалась в том, что Думу «закроют» немедленно, а разрешение всех остальных вопросов о смене правительства оставят до возвращения Монарха в Царское.

Мы видели, как обострились отношения в Совете министров после возвращения Горемыкина из Ставки, и 6 сентября в письме А. Ф. упоминается имя Сазонова, как министра, подлежащего удалению: «Старик был у меня – ему очень трудно, министры скверно к нему относятся. Кажется, они намерены просить отставки – и хорошо делают. Сазонов больше всех кричит, волнует всех… не ходит на заседания Совета министров… Я это называю забастовкой министров. Затем он распространяет и рассказывает все, что говорилось и обсуждалось в Совете, а они не имеют права этого делать, это очень сердит старика… Если он в чем-либо тебе мешает… то уволь его (он сам все это говорит), но если ты его удерживаешь, то он исполнит все твои приказания… Он просит тебя обдумать это к твоему возвращению и решить окончательно, а также найти преемников Сазонову и Щербатову».

7 сентября к числу опальных министров присоединился «истинный антагонист» Горемыкина Кривошеин: «Я все-таки поскорее убрала бы Самарина и Кривошеина; последний сильно не нравится старику, он виляет – и левый и правый, и возбужден невероятно. Бедный старик искал у меня поддержки, говоря, что я “сама энергия”. На мой взгляд, лучше сменить бастующих министров, а не председателя, который еще великолепно будет служить, если ему в сотрудники дадут приличных, честных, благонамеренных людей. Он только и живет для службы тебе и твоей стране, знает, что дни его сочтены, и не боится смерти от старости или насильственной смерти от кинжала или выстрела». А. Ф. допускает возможность отставки Горемыкина – не надо только министра, «ответственного перед Думой, как они добиваются. Мы для этого не созрели, и это было бы гибелью России (и «изменой конституционной присяге», – добавляла А. Ф. 12 сентября). Мы не конституционная страна и не смеем ею быть. Наш народ для этого необразован и не готов». Но в последующие дни А. Ф. окончательно укрепляется в мысли сохранить Горемыкина: «Великолепно было бы выгнать некоторых из них (министров – «он не может больше с ними работать») и оставить старика». На другой день она еще более радикальна: «Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров…» 10-го агрессивная позиция Царицы еще повышается: после ухода старика «выгони остальных и назначь решительных людей». В одном А. Ф. тверда, настаивая на скорейшем возвращении Царя хоть «на три дня»: нужно положить конец неразберихе и «все привести в порядок». «Я уже устала думать и видеть, как все дела плохи и как это начинает распространяться по стране (12 сент.). «Нужно решить: уходит ли он (Горемыкин), или он остается, а меняются министры». «Только не теряй времени… вспомни, что ты немного медлителен, а тянуть время никогда не хорошо. До созыва Думы (через месяц, – писала А. Ф. 12-го) должен быть сформирован сильный кабинет и притом поскорее, чтобы дать им время заранее начать работу и подготовиться совместно». «Я так жажду, чтобы наконец дела приняли благоприятный оборот и чтобы ты мог целикам отдаться войне и интересам, с нею связанным» (16-го).

Как реагировал Царь на «артиллерийскую подготовку» из Царского? Свое отношение он развил в письме 9 сентября: «Поведение некоторых министров продолжает изумлять меня. После всего, что я им говорил в знаменитом вечернем заседании, я полагал, что они поняли меня и то, что я серьезно сказал именно то, что думал. Что же, тем хуже для них. Они боялись закрыть Думу – это было сделано. Я уехал сюда и сменил Н. вопреки их советам. Люди приняли этот шаг как нечто естественное и поняли, как мы. Доказательство – куча телеграмм, которые я получаю со всех сторон – в самых трогательных выражениях. Все это ясно показывает мне одно, что министры, постоянно живя в городе, ужасно мало знают о том, что происходит во всей стране180. Здесь я могу судить правильно об истинном настроении среди разных классов народа; все должно быть сделано, чтобы довести войну до победного конца, и никаких сомнений на этот счет не высказывается. Это мне официально говорили все депутации, которые я принимал на днях, и так это повсюду в России. Единственное исключение составляют Петербург и Москва – две крошечные точки на карте нашего отечества».

Не склонный к решительным мерам – поставить вопрос ребром: или устранить председателя, или «бастующих министров», – Николай II попытался сохранить еще раз «золотую середину» и примирить оппозиционных министров с престарелым премьером, ограничившись самым «строгим выговором», на котором настаивала А. Ф. (12 сентября). Держаться Горемыкина уговаривал его и «старый Фредерикс». В этих целях весь Совет министров был вызван в Ставку на 16 сентября. А. Ф. чрезвычайно была обеспокоена результатом этого заседания: «Меня с ума сводит быть в неизвестности относительно того, что ты думаешь и решаешь, – это такой крест переживать все издали». Однако она вовсе не проявляет той нетерпимости, которую можно было ожидать в последнюю минуту к тем «гнусным министрам», оппозиция которых приводила ее в «бешенство», – «это трусы», которые ей