выставил бы боевой лозунг и шел бы на прямой конфликт с властью. Все равно обстоятельства к этому приведут. Молчание было истолковано в смысле примирения… Я готов бы ждать конца войны, если бы он был обеспечен благоприятный. Но нас ведут к политике внешнего поражения и к внутреннему краху. Правительство “пораженческое”. Возымеют ли слова влияние? Может быть. Власть дряблая и гнилая. Там нет железных, сильных, убежденных людей». По мнению Федорова, «надо созвать съезд не для подъема настроений – вам придется справляться с настроением. Если промолчим, дискредитируем себя. Население ждет, что мы сделаем». Челноков не верит «в слова». «Что мы будем делать? Настроение действительно упало, но по другим причинам. Нельзя поднимать настроение для того, чтобы поднимать… Раз мы объявим, что мы против революции, все будут знать, что дальше слов не пойдем». «Нужно вооружиться терпениям и ждать», – «серьезный разговор с Горемыкиным только после войны». Неожиданным пессимистом оказался энергичный кн. Львов: «Надо бороться с полной уверенностью, что будет успех. Я сомневаюсь относительно земцев – может быть даже провал, если поведем прежний цикл; зафиксировать то, что хочет Гучков, нельзя. Та дорога, которой мы шли, кончена. Мы пойдем назад». «Не борьба, а самозащита».

Диссонансом прозвучал голос «правого» Олсуфьева, которого центр Гос. Совета уполномочил лишь «ходить и рассказывать» и который считал, что «нужно изменить тактику», потому что в «коренном вопросе мы потерпели поражение». «Мы защищали Россию от возможного вторжения – общее сочувствие: все для войны. Мы относились трагически к перемене командования. Катастрофа. Все мы ошиблись: Государь видел дальше. Перемены повели к лучшему. Идол оказался пустым идолом. Блок – и общество – в самом коренном вопросе ошибся и потерпел поражение. Затем мы предлагали для войны сместить министров. Самый нежелательный остался, и война пошла лучше. Прекратился поток беженцев, не будет взята Москва – это важнее бесконечно, чем – кто будет министром и когда будет созвана Дума… Воинственность блока не будет отвечать положению, а некоторая сдержанность, “вооруженный нейтралитет”, а если будем махать ригами, уроним авторитет… Важна потенциальная сила в запасе… “Фронтальной атаки” не советую; ничего не останется, весь автомобиль полетит в пропасть». Мысли Олсуфьева повергли в «полное изумление» кн. Львова: «Картина Олсуфьева может быть где-нибудь в Царевококшайске… Я смотрю на происходящее крайне мрачно… Полное поражение, крушение монархии, анархия в России – вот что нас ждет… То, что случилось, это сумасшедший дом… Правительство раздражило все общественные силы в России… Никто не может сказать, что будет через месяц… Блок хотел принести жертву, разделить тяжелую ответственность, а не сидеть спокойно, критикуя… Это было проявление гражданского чувства… Тупые люди, которые ничего не понимают, все объяснили стремлением к какому-то захвату власти… Непосредственное вмешательство народа поставит всю Россию в конфликт с короной».

Конфликт с короной… С объективизмом ученого Ковалевский поучал, что «оппозиция короне – не дело Думы», что «не раз в других странах депутаты при конфликте с короной сознательно лгали – фикция ответственности за Совет министров». «Надо сделать козлом отпущения Горемыкина». The King can do no wrong – «король не может делать зла». На что не специалист по конституционному праву Вл. Львов отвечал: «Перед страною говорить: правительство во всем виновато, никто не поверит». Если Меллер-Закомельский боялся «соскользнуть с почвы борьбы с правительством на конфликт с короной», Маклаков говорил, что «единственный лозунг – выявление конфликта с короной». «Мы не сможем выдержать прежней фикции… Нельзя удержаться на позиции лояльности». Это «выявление» обязательно должна сделать Дума – преждевременное выступление съездов (они должны будут реагировать на вопрос высшей политики) испортит музыку Гос. Думы. Маклаков предлагал «додумать до конца». Но здесь получалась неразрешимая квадратура круга. Надо было «выдумать» путь, «не теряя физиономии, не меняя отношения к правительству, не ослабить единения для борьбы с внешним врагом» (Шидловский). Нужно было найти «слова», которые не были бы «призывом к революции» (Щепкин). Надо было занять позицию «внушителей» общественной раскачки, но не «ковать толпы», сохраняя «удивительное спокойствие и достоинство» (Шидловский). «У кого революция в столице, тот первый скажет мир» (Шульгин). Впрочем, Гурко готов допустить обращение «к улице в крайнем случае»: «Лучше сейчас с патриотическим настроением, чем потом, когда всех потопит». Основная цель не достигнута: «При современном правительстве победа немыслима… Улучшение военного положения – хронологический инцидент. Ни победы, ни внутреннего мира. Цель остается та же – сменить правительство». Блок должен «проявить жизнь». Что может оказать воздействие? «Только страх. Надо его (т.е. Николая II) напугать до белой горячки».

Гурко нашел тактический выход для Думы – дело блока «инсценировать»: «Ни в Думе, ни в Совете никаких действий, которые дали бы право закрытия Думы», а в комиссиях заниматься «попугиванием». Бобринский не находил ответа, и потому созыв Думы его страшил… В конце концов после довольно бесплодных дебатов балласт «общей тактики» был скинут. Молчаливо, как бы принимая девиз, формулированный Шульгиным и мало соответствовавший тому, что было сказано на совещании: «по отношению к правительству деловая оппозиция». «Подводный камень» для блока – отсутствие «делового единства». «Требуются рецепты»; «мало сказать, что дурно, надо сказать, что делать». Последующие совещания блокового единения и были в предвидении грядущей сессии законодательных учреждений посвящены выработке «резолюции», т.е. того «фундамента», на котором должны созидаться «практические меры», – резолюции, которая должна была сочетать общественные настроения с принципом сохранения Думы от «подводных камней» и которая еще раз вопреки тому, что было говорено, должна отметить, что общественное спокойствие вызвано «патриотизмом, а не мерами правительства» (Меллер). Дума должна сказать какое-то новое слово. Этим словом и может быть «ответственное министерство». Формула «доверия» была «ошибкой», «она ни к чему не привела, и дважды повторять нельзя» особенно в момент, когда «почти повсеместно ясно, что конфликт с короной». Возражения, представленные против ускоренного темпа «основных требований» («ответственное министерство» такой резкий шаг, – это уже не эволюция – возражение Гримма), учитывали не только верховную власть, но и сплоченность самого блока… «Изменение программы может разбить блок». Тогда «блока не будет», между тем блок «слишком дорогая и ценная вещь». Львов поражен сочувствием справа. Члены совещания друг друга уверяли, что из «испытания» блоковое соглашение вышло «более прочным», что «мы занимаем сильную политическую позицию», «мы страшны… поскольку мы не уступаем» и т.д.

Созыв Думы был отложен. Ефремов вновь поднял вопрос о том, как блок должен реагировать на эту отсрочку. Ему отвечали, что во имя сохранения блока нельзя «поднимать рогатых вопросов» (Шидловский). Блок пользуется таким «огромным кредитом в стране», что