неприемлемости «программы» блока165. Председатель Чр. Сл. Ком., резюмируя слова Милюкова, в своей формулировке пошел еще дальше: «Вы составили блок, а мы вас распустим». Рассказывая историю образования блока, Милюков говорил, что «более прогрессивный элемент министерства» пытался опереться на блок. Горемыкин «почувствовал опасность» и сейчас же после заседания Совета, где наметился переход к новому «министерству доверия», уехал в Ставку, «не сговорясь с другими министрами – совершенно экстренно. Но они, конечно, догадались, в чем дело. Из Ставки он вернулся с готовым проектом роспуска Думы».

Горемыкин приехал из Ставки 1 сентября действительно с определенным решением. Яхонтов рассказывает, что в день отъезда он сказал Горемыкину, что «в нелегкую минуту ему приходится отправляться к Государю». Обычно скупой на слова, он на этот раз ответил: «Да, тяжело огорчать рассказом о наших несогласиях и слабонервности Совета министров. Его воля избрать тот или иной путь действий. Какое ни будь повеление, я исполню во что бы то ни стало. Моя задача – отвести на себя от Царя нападки и неудовольствие. Пусть ругают и обвиняют меня – я уже стар и недолго мне жить. Но пока я жив, буду бороться за неприкосновенность царской власти. Сила России только в монархии. Иначе такой кавардак получится, что все пропадет. Надо прежде всего довести войну до конца, а не реформами заниматься. Для этого будет время, когда прогоним немцев». Вернулся Горемыкин с высочайшим повелением «распустить Гос. Думу на осенние ваканции не позже 3 сентября, а Совету министров оставаться в полном составе на своих местах. Когда же позволит обстановка на фронте, Е. В. лично призовет Совет министров и все разберет».

К началу заседания 2 сентября министры уже были осведомлены о привезенных Горемыкиным решениях. На заседании о них непосредственно не говорят, но обсуждение текущих дел, касающихся «безобразий» тыла, обостренных отношений «опричнины и земщины», проходит в весьма напряженной атмосфере. «Мои мысли крайне мрачны о будущем, если не последует радикальных перемен в общем положении», – заключает Поливанов по поводу информации министров вн. д. и торговли и промышленности. В последнем заседании Особого Совещания по обороне большинством общественных представителей высказывалось убеждение, что волнения на Путиловском заводе, дающем тон рабочему движению, являются началом всеобщей забастовки в виде протеста против роспуска Гос. Думы. Все ждут чрезвычайных событий, которые должны последовать за роспуском. Горемыкин: «Все это одно только запугивание. Ничего не будет». Щербатов: «У Деп. Полиции далеко не столь успокоительные сведения… Показания агентуры единогласно сводятся к тому, что рабочее движение должно развиваться в угрожающих размерах для государственной безопасности». Сазонов: «Картина рисуется безотрадная. С одной стороны, рабочие беспорядки… с другой, дошедшее до крайних пределов настроение в Москве среди сосредоточившихся там общественных кругов. Говорят, что во имя доведения войны до победного конца члены Гос. Думы вместе с земским и городским съездами собираются провозгласить себя Учредительным собранием. Везде все кипит, волнуется, доходит до отчаяния – и в такой грозной обстановке последует роспуск Думы. Куда же нас и всю Россию ведут?.. Все помнят, Е. В. в заседании 20 августа благосклонно выслушал наше ходатайство разрешить вопрос о роспуске Думы по обсуждению в Совете министров и по докладу нашего заключения. Значит, сейчас Государь отказался от такого взгляда. Нам было бы важно знать, чем такая внезапная перемена вызвана». Горемыкин: «Высочайшая воля, определенно выраженная, не подлежит обсуждению Совета министров». Сазонов: «Мы не пантомимы, а люди, несущие ответственность за управление Россией». Горемыкин: «Все высказанные в Совете министров соображения о роспуске Думы и о перемене политики были полностью изложены мною Е. В.». Поливанов: «Весь вопрос в том, как вы доложили Государю наше мнение». Сазонов: «И это именно». Горемыкин: «Я докладывал Е. И. В. так, как следовало, и то, что было в Совете…» Кривошеин: «…Мы не только вправе, но это наша обязанность предусматривать последствия имеющего совершиться акта». Щербатов: В Москве «все бурлит… раздражено, настроено ярко антиправительственно, ждет спасения только в радикальных переменах. Собрался весь цвет оппозиционной интеллигенции и требует власти для доведения войны до победы. Рабочие и вообще население охвачено каким-то безумием и представляют собой готовый горючий материал. Взрыв беспорядков возможен каждую минуту… В Москве около 30 тысяч выздоравливающих солдат – это буйная вольница, не признающая дисциплины, скандалящая… Несомненно, что в случае беспорядков вся эта орда встанет на сторону толпы… Говорят, среди думцев существует намерение в случае роспуска ехать в Москву и устроить там второй Выборг. Какие меры и действия надо принять в отношении подобного собрания?» Хвостов: «Никаких, если второй Выборг будет столь же успешен, как и первый». Сазонов: «Ну, на этот счет нельзя строить себе иллюзии. Съезд состоится теперь на пороховой бочке». Горемыкин: «Если они ограничатся болтовней, то пусть их занимаются. Если болтовня будет угрожать государственной безопасности, то их надо разогнать». Кривошеин: «Все наши сегодняшние суждения с полной определенностью обнаруживают, что за последнее время между вами, Иван Логинович, и большинством Совета министров разница в оценке положения и во взглядах на направление политики еще более углубилась… Как вы решаетесь действовать, когда представители исполнительной власти убеждены в иных средствах, когда весь правительственный механизм в ваших руках оппозиционен, когда и внешние и внутренние события становятся с каждым днем все более грозными». Горемыкин: «Свой долг перед Государем Императором я исполню до конца, с каким бы противодействием и несочувствием мне ни пришлось сталкиваться. Я просил заменить меня более современным деятелем. Но Высочайшее повеление последовало, а оно в моем понимании закон. Что будет дальше? Государь Император сказал, что он придет лично и все разберет». Сазонов: «Да, но тогда будет уже поздно. Кровь завтра потечет на улицах, и Россия окунется в бездну. Зачем и почему! Это все ужасно! Во всяком случае, громко заявляю, что ответственность за ваши действия и за роспуск Думы в теперешней обстановке я на себя не принимаю». Горемыкин: «Ответственность за свои действия я несу сам… Дума будет распущена в назначенный день и нигде никакой крови не потечет».

Горемыкин отказался выступить с какой-нибудь декларацией перед законодательными учреждениями и в этом своем решении был поддержан министром юстиции и госуд. контролером, находившим, что нет основания создавать «новый прецедент» (до тех пор правительство никогда при перерыве сессий не являлось в Думу). Сазонов пытался указать, что прецедент не закон еще: «Теперь времена такие, которых раньше не было, – теперь вопрос идет о судьбах…» «Это заявление преувеличено и ничем не обоснованно», – прервал председатель министра ин. д.