Шрифт:
Закладка:
Мысль о сепаратном мире укоренялась в общественном сознании. В донесении Охр. отд. имеется еще одна любопытная отметка, передававшая мнения, которые были высказаны членами объединенного совещания представителей союзов и военно-промышленного комитета на обеде у московского банкира Рябушинского 6 декабря. Донесение воспроизводило слова самого Рябушинского: «Вся исходящая от… Горемыкина реакция есть только провокация – правительство желает вызвать революцию в стране, будучи вполне убеждено, что… ее легко будет разбить…, а так как военная кампания проиграна, то… такая революция дала бы перед союзниками оправдание на право заключения сепаратного мира… Горемыкин не понимает, что он ведет политику только в интересах династии, для которой мир необходим немедленно». Эта мысль из кругов русской либеральной общественности, как мы видели, просачивалась и заграницу.
III. «Чехарда министров»
От теоретических «схем» и «сплетен» перейдем к действительности. Интимная переписка дает возможность довольно ясно представить себе психологию носителя верховной власти в момент развернувшегося правительственного кризиса и характер той «артиллерийской подготовки из Царского» (так, по словам Наумова, в министерских кругах назывались письма А. Ф.), которая предшествовала принятым решениям. Эта «артиллерийская подготовка» была очень далека от планомерного осуществления некоего «адского замысла» со стороны «черного» блока, как оно рисовалось в общественном представлении, прошедшем через призму толкований деятелей Департамента полиции. Достаточно указать, что под непосредственным впечатлением от коллективного письма министров А. Ф. ставит вопрос о замене Горемыкина, но определенного кандидата у нее нет. «Говорят, – писала она 24-го, – что в Думе все партии собираются обратиться к тебе с просьбой об удалении старика. Я все еще надеюсь, что когда наконец перемена будет официально опубликована, все наладится. В противном случае я боюсь, что старик не сможет оставаться, раз все против него… И кого взять в такое время, чтобы был достаточно энергичен? Военного министра (т.е. Поливанова) на короткое время, чтобы наказать их (я эту мысль не одобряю), – это будет похоже на диктатуру, так как он ничего не понимает во внутренних делах. Каков Харитонов? Я не знаю. Но лучше еще подождать. Они, конечно, все метят на Родзянко, который погубил бы и испортил все, что ты сделал и которому никогда нельзя доверяться». Через несколько дней (28-го) после разговора с Горемыкиным она высказывается более решительно за сохранение его на посту председателя: «Он находит, что совершенно невозможно работать с министрами, не желающими с ним сговориться. (“Он находит, что министры хуже Думы”), но он так же, как и мы, находит, что сейчас его не следовало бы удалять, ибо это-то им и желательно, и если им сделать эту уступку, то они станут еще хуже. Если ты хочешь это сделать, то по твоему собственному желанию и притом несколько позже. Ведь ты самодержец, и они не смеют этого забывать». На другой день: «Мне хочется отколотить почти всех министров и поскорее выгнать Щерб. и Сам.».
Фактически в этих первых письмах идет речь об увольнении Щербатова, поставленном еще до коллективного письма и вызываемом недостаточной твердостью министра от «общественности» на своем ответственном посту. Щербатов свою программу Палеологу определял так (по крайней мере по записи французского посла): «Я не потерплю ни беспорядков, ни бездействия, ни упадка духа». Императрица с самого начала относилась к Щербатову с некоторым скепсисом, хотя б. управл. государственным коннозаводством, в обновленном правительстве занявший должность мин. вн. д., и был «лучшим другом» дворцового коменданта Воейкова и при первом представлении А. Ф. произвел на нее «приятное впечатление». Но А. Ф. считала, что Щербатов, полтавский предводитель дворянства, фатально должен присоединиться к оппозиционной «московской клике»; называла министра вн. д. «тряпкой»: при нем «всякий может распоряжаться по своему усмотрению»; он не сумел «прибрать печать к рукам», это «флюгер», идущий на поводу у Думы; «форменное ничтожество, хотя и добрый малый» и т.д.
Еще до отъезда Царя в Ставку говорили в царской семье о заместителе Щербатова и намечался член Думы Хвостов – по крайней мере, в письме 22 августа вдогонку Царю А. Ф. писала: «Я надеюсь, что Горем. одобрит назначение Хвостова, – тебе нужен энергичный министр вн. д.; если он окажется неподходящим, можно будет его позднее сменить, беды в этом нет. Но если он энергичен, он может очень помочь, и тогда со стариком нечего считаться… Если его берешь, то телеграфируй мне: “хвост годится”» В этот момент Хвостов отнюдь не являлся еще кандидатом А. Ф. Поэтому первоначально она отнеслась спокойно к отрицательному отношению к назначению Хвостова со стороны Горемыкина: «Относительно Хвостова, – писала она 23 сентября, – он думает, что лучше не надо его. Он в Думе выступал против правительства и германцев (он племянник министра юстиции), находит его слишком легкомысленным и не совсем верным в некоторых отношениях. Находит, что, конечно, Щербатов не может оставаться – уже одно то, что он не прибрал печать к рукам, доказывает, насколько он неподходящ для своего места». После размышления Горемыкин пришел к выводу, что «нет подходящего кандидата за исключением разве Нейдгарта»177. Сообщая об этом 28 августа, А. Ф. добавляла: «и я также полагаю, он был бы не плох». «Мне кажется, что Нейдгарту можно было бы доверять, – не думаю, что его немецкая фамилия могла бы послужить препятствием, так как его всюду превозносят за деятельность в Татьянином Комитете». На следующий день А. Ф. вновь обращается к Нейдгарту: «В случае (я совсем не знаю, одобряешь ли ты Нейдгарта), если ты его назначишь… поговори с ним решительно и откровенно. Смотри, чтобы он не пошел по стопам Джунк. Ты с самого начала объясни ему положение нашего Друга, чтобы он не смел поступать, как Щерб., Сам. Дай ему понять, что, преследуя нашего Друга или позволяя клеветать на него, он этим действует прямо против нас». О Хвостове А. Ф. не может высказаться, так как не знает этого человека: «…А. (Вырубова) только что видела Андр(онникова) и Хвостова – последний произвел на нее прекрасное впечатление… Он очень тебе предан, говорил с ней спокойно и хорошо о нашем Друге, рассказал, что
