– Виновата! Если бы таких вот Грабовых вы в свои порты не пускали, им бы не было куда краба сдавать или ежа того же!

– Виталий Борисович, это беспредметный разговор. Вы же понимаете, что мы, японцы, русским мазохизмом не страдаем и себе во вред никогда ничего делать не будем. Это ваша прерогатива, типично российская. Хорошо нам от ваших крабов с ежами – значит, будем сюда пускать кого захотим. Оставим эту тему для «сушечной», хорошо?

– Хорошо. Но вы могли бы усложнить процедуру импорта живого краба, ничего бы с вами не сделалось.

– Вы опять за свое! Я по линии рыболовства не работаю – на мне труп висит! Причем вашего, между нами, девочками, соотечественника труп!

– Извините, – сменил наконец-то гнев на милость неистовый борец с браконьерством и нечистоплотностью. – Так что вас интересует по ежу?

– Вы считаете, вас решили устранить в данном контексте?

– В смысле, в связи с тем, что Грабов решил приняться за ежа?

– Да, в этом смысле.

– Думаю, что да.

– И почему вы так думаете?

– Потому что, как вы проницательно заметили, промысел ежа у нас на Курилах запрещен. Если на краба есть квоты, и с этими квотами можно баловаться, играться и пудрить мозги и вашим пограничникам, и нашим инспекторам, то с ежом ничего такого быть не может.

– То есть краба грабовского вы в Немуро впускаете, а ежа не впустили бы?

– Именно так. Если в порт пришло бы судно с ежом, я бы запретил разгрузку и потребовал его немедленного ухода.

– Но ведь каким-то образом ваш еж уже на нашем рынке присутствует. Вон, в «сушечных», пожалуйста – суши с икрой морского ежа, ешь не хочу. Мы с господином Ганиным вчера очень даже!..

– Я же вам говорил, что все инспекторы разные. Порты на Хоккайдо у вас разные, и инспекторы российские в них сидят разные.

– А у вас, значит, с Грабовым никакого дележа территории быть не могло? В Немуро ведь должен был остаться или он, или вы, правильно я понимаю?

– Правильно понимаете. Я как о его планах насчет ежа узнал пару месяцев назад, так сразу в Москву соответствующие представления сделал. Причем не только в свой комитет – там сволочей хватает, – но и просто веером по всем ведомствам – МВД, ФСБ, ФПС – разослал. И, к моему удивлению, в некоторых из них сигнал восприняли с должным вниманием, поэтому в последние недели Грабов и суетился.

– Каким образом суетился?

– Людей Мацумото подсылал. Я вам говорил… И еще…

– Что еще?

– Еще…

Он замялся. А раз замялся, да еще покраснел чуть-чуть, значит, как говорит франкофон Ганин, надо искать женщину.

– Еще Марина? – выстрелил я по своему обыкновению в самое «яблочко».

– Да, Марина, – беспомощно сокрушилась мишень под моим метким выстрелом.

– И что Марина? Я знаю, она к вам якобы неравнодушна, да?

Игнатьев метнул недовольный взгляд на Нариту. Тот съежился и округлил, насколько это возможно при их специфическом разрезе, глаза.

– Она милая девушка. Симпатичная очень, – задумчиво протянул инспектор.

– Да, мы сегодня уже имели честь…

– На Жюльет Бинош похожа…

– На Ирен Жакоб, – с пола поправил необразованного киномана-любителя Игнатьева великий кинокритик всех времен и народов Ганин.

– Да? – удивился своей интеллектуальной промашке Игнатьев. – У Рязанова в «Предсказании» кто играл?

– Ирен Жакоб, – уверенно ответил Ганин.

– А Жюльет Бинош?

– А Жюльет Бинош у Рязанова не играла. Жюльет Бинош – это «Невыносимая легкость бытия».

– А еще «Английский пациент», – вставил я свое лыко в длинную ганинскую строку. – Давайте все-таки о Марине.

– Марина ведет себя со мной так, как будто хочет меня защитить от Грабова. Она всегда говорит, что и она, и якобы сам Грабов понимают, что браконьерство – это плохо, что так нельзя. Но эти крабы, она говорит, это игрушки по сравнению с тем, что в Москве творится. То же самое браконьерство, только в тысячи раз больше.

– Где браконьерство? В Москве-реке, что ли? – в который уже раз за последние два часа обиделся за свою историческую родину благородный Ганин.

– Не в смысле рыбы. Получил большой чиновник доступ, скажем, к оружию. Ну к авианосцу, например. Взял и продал его, например, в Китай или в Индию. Половину суммы сделки – себе в карман. Такое вот браконьерство. То же и нефть с газом или лес с углем.

– Когда в последний раз она вас просвещала в плане… как там у вас газеты пишут? Коррупции в высших эшелонах власти?

– Недели две назад. Уговорила меня в кафе с ней посидеть.

– У вокзала? – пнул я инспектора своей осведомленностью.

– Да, около станции, – ошеломленно протянул Игнатьев.

– И попросила помочь Грабову с ежом?

– Нет, она вообще никогда ни о чем не просит. Этим мне и нравится…

– Идеальная женщина! Тогда что же?

– Разговор был какой-то туманный. Я конкретных формулировок ее сейчас не вспомню, но, когда мы расстались, у меня осталось впечатление, что она как-то косвенно предостерегла меня от очередного конфликта с Грабовым. Что она пожалела меня и как бы предупредила, что ей не хотелось бы меня терять…

– Так и сказала?

– Нет, не так. Я же сказал, конкретных слов я не запомнил, да и не запоминал тогда. Кто ж думал, что так все повернется?

– Ну предположить было нетрудно.

– Что предположить? Что меня попытаются убить?

– Ну не совсем так. Например, что конфликт все-таки разразится.

– Да, наверное. Вот и Нарита-сан мне говорил…

Мы с Игнатьевым вспомнили о присутствии в комнате инспекторского переводчика.

– Что вы говорили Виталию Борисовичу, Нарита-сан?

– Я, конечно, никогда не думал, что дойдет до такого, – покраснел удостоенный вдруг внимания скромняга толмач, – но когда мы с Виталием Борисовичем узнали о планах господина Грабова насчет ежа, я сказал ему, что ситуация в Немуро должна измениться.

– Каким образом?

– Ну, как вы правильно заметили раньше, или Грабову надо искать новый порт, или Виталию Борисовичу сюда больше не приезжать. А Грабов с Мацумото – люди всемогущие. Им действительно по силам человека или опорочить, или убрать.

– Или сделать одновременно и то и другое, – вдруг подал голос сообразительный Ганин.

– Это вы в каком смысле? – поинтересовался Игнатьев.

– Да все в том же. Грабову с Мацумото здесь не только вы мешаете же.

Ганин как-то вдруг весь резко посерьезнел. Так обычно бывает с людьми, которые в большой однополой компании начинают исповедаться на самую серьезную в их жизни тему, но при этом всем своим видом показывают, что думают они при этой исповеди совсем о другом, еще более серьезном и возвышенном.

– Им мешает любой честный и неподкупный инспектор – хоть Игнатьев, хоть Прокопьев. Леонтьева они купили – вас не смогли. И