Шрифт:
Закладка:
– Какие вопросы? Я на все вам вчера ответил.
– Это были вчерашние вопросы. А сегодня появились сегодняшние, свеженькие. И я тебе их намерен задать. От степени твоей искренности и обстоятельности будут зависеть все дальнейшие наши по отношению к тебе действия. Понял?
– Какие такие действия? Какие вопросы? Вы о чем? Опять про разрешение это? Да сколько можно! Я же сказал – Саныч запил! А вы опять два-ноль-пять!
– Ты замолчишь наконец?
– Молчу-молчу, господин майор.
– Прекрасно. Начнем. Вопрос первый: что ты, Жека, в четверг привез с собой на своей «Охе‐134» для передачи здесь, на берегу?
– Чего? – заелозил на своем матрасе Елизаров.
– Ты не чевокай, а отвечай на поставленный перед тобой вопрос.
– Хлеб я привез. Черный хлеб, пять буханок. Здесь ребята-то без черного хлеба тоскуют. Японцы же черный хлеб не делают.
– Делают, но не такой вкусный, как в России.
– В России он тоже разный. У нас вот…
– Ты для того на берег сошел, чтобы хлеб пере-дать?
– Ну конечно! Я же только туда и сразу обратно!
– Не сразу. Ты еще коктейль молочный хлестал.
– Да коктейль этот…
– Кому ты передал хлеб?
– Девушке русской.
– Имя, фамилия?
– Сазонова Ольга.
– Где она работает?
– В ресторане. Крабовый ресторан…
– Тебя Ольга просила хлеб привезти?
– Да… Нет…
– Да или нет?
– Нет.
– А кто?
– Марина. Усольцева Марина. Она тоже в том же ресторане официанткой работает.
– Почему ты не передал хлеб прямо ей?
– Она чего-то там занята была. Там в пятницу вечером какой-то банкет готовился, она не смогла выйти.
– А Ольга смогла?
– Да.
– Вопрос следующий: что еще кроме хлеба ты передал Ольге или через Ольгу для Марины?
– Ничего.
Жека вдруг превратился в исхудавшего хамелеона, его лицо по цвету абсолютно слилось с серой стеной.
– Повторяю во второй и, по всем моим идейным правилам, в последний раз: что еще кроме хлеба ты передал Ольге?
– Ничего я не передавал… больше… Дал ей пакет целлофановый.
– Большой?
– Ну я ж говорю, пять буханок в нем было.
– А кроме пяти буханок еще и малюсенький такой, тоже целлофановый пакетик, да?
– Не знаю ничего!
– Понятно. Жека, на этом малюсеньком пакетике, который ты передал Ольге, – отпечатки твоих пальцев.
Я перевел взгляд на Осиму. Тот раскрыл перед Елизаровым свою папку, и то ли от натуралистических снимков пакетика, то ли от примитивистских дактилоскопических образов Жеке явно стало не по себе. Он взвился на матрасике, встал на колени и заорал дурным голосом:
– Да не хотел я его везти! Не хотел! Я вообще ехать не хотел! А дядя Андрей говорит: «Любишь ее – вези!» И Санычу он двести рублей дал, чтоб тот от магазина до понедельника не отходил!
– Дядя Андрей – это отец Марины Усольцевой, да?
– Да!
– А у тебя, значит, с Мариной роман?
– Да я ее люблю! С восьмого класса люблю! А она в институт поступила, а потом вот сюда от меня уехала. Только наездами и видимся. И все об Америке мечтает. А мы в Штаты не ходим, только на Хоккайдо…
– Усольцев сказал, зачем он передает пакет?
– Сказал, естественно.
– Зачем?
– Что «зачем»? Чтобы я знал!
– Да нет. Зачем, он сказал, передает?
– Сказал, ломка у нее сильная, сразу завязывать нельзя, надо постепенно. Просто дозу уменьшать в течение года.
– Какая ломка? Ты что, спятил? Ты что городишь?
– Чего я горожу? Вы же спросили – я и ответил!
– Подожди-подожди. Так что, тебе Усольцев сказал, что он наркотик своей дочери передает?
– А то вы не знали!
– Поверь мне, Жека, не знал.
– Ага, как же… Я вам вчера поверил, да сегодня вот опять здесь оказался. Верь вам после этого…
– Марина что, правда наркоманка?
– Выходит, да. Я никогда за ней не замечал этого, но я же с ней последние три года только здесь по три-четыре дня вижусь. И потом, не будет же отец про дочь врать. Да еще и кокаин ради хохмы передавать. Здоровье – дело ответственное.
– Жека, в том пакетике, который ты передал Ольге, был не кокаин.
– А что? Стрептоцид?
– Почти. Сильнодействующий яд, который был в ночь с пятницы на субботу использован для исполнения убийства.
– Ни фига себе! И кого им… того?
– Фамилия Грабов тебе говорит о чем-нибудь?
– Кому ж она не говорит! Ну и чего?
– Вот его твоим ядом и, как ты говоришь, «того».
Бедный Жека в одно мгновение превратился из тщедушного хамелеона в потрепанную несладкой болотной жизнью тощую жабу. Глаза у него увеличились в диаметре раза в два и из-за этого полезли из орбит, под подбородком откуда-то вдруг появился страшный зоб, а щеки стали выпирать из черепа так, как будто под каждую из них засунули по замечательной дыньке, выращенной на солнечной бахче некогда процветавшего, а ныне захудаленького шахтерского городка Юбари, сохранившегося на карте Хоккайдо до наших дней исключительно благодаря этим самым дыням.
– Так что, впечатляет тебя такой поворот событий?
– Впечатляет, – задыхаясь, выдавил из себя Елизаров.
– Значит, Усольцев передал якобы кокаин для Марины, а ты передал его вместе с хлебом Ольге, так?
– Т-т-так…
– До Марины хлеб и пакетик дошли?
– Не знаю…
– Почему не знаешь?
– Ваши же меня в порту помели сразу. Только коктейль и успел выпить.
– Осима-сан, – обратился я к капитану, – я думаю, гражданину Елизарову сейчас нужны покой и… м-м-м… отдых. Без воли он как-нибудь сорок восемь часов перебьется. Вечером или завтра уже Евгений Евгеньевич любезно повторит вам под протокол все подробности этой душещипательной истории про заботливых отцов и заблудших дочерей, а пока давайте вернемся к нашим баранам.
– Да вот он, наш баран, здесь, – указал Осима на постепенно сдувающегося Жеку. – Зачем к нему возвращаться?
– Да нет, это не баран – это овечка. А барана сейчас Сиракура-сан идентифицирует.
Глава 11
Как только мы вышли из изолятора, мой мобильник мажорно исполнил что-то из Моцарта. Наученный горьким опытом Осима осторожно покосился на меня и на всякий случай придвинулся ближе. Мне пришлось втиснуть чуть ли не всю трубку в ушную раковину, только чтобы капитан не стал обладателем ценной информации одновременно со мной. После – можно, а одновременно – ни-ни!
– Алле, Такуя! – глухо стукнул в мою барабанную перепонку приглушенный голос Ганина.
– Да!
– Ну нашел я ее.
– Где?
– Трудно объяснить… Я тут, рядом с ней. Здесь пока тихо. Ты через сколько
