– По запаху?

– По запаху.

– Конский навоз?

– Менее благородно, Такуя, и более прозаично.

– Свиной?

– Ну чуть получше.

– Коровий?

– Ага.

– Далеко?

– Вон те коровники видишь? Белые, три длинных здания…

– Вижу.

– В крайнем слева, прямо за дверями, сеном припорошена, как та иголка. Коровами там воняет, я тебе доложу!.. Да и уделано все вокруг.

– И правда «Лантис»?

– Правда. Черный такой, весь из себя.

– Открыт?

– Закрыт, конечно. В салоне пусто.

– Что делать будем?

– В смысле? Откроем и посмотрим, что в багажнике.

– Чем?

– Как это «чем»? Ты что, ключ не взял, что ли?

– Нет.

– Обалдел совсем? Я тебе зачем звонил?

Очухаться от такого удара собственной глупости – не легче, чем от зуботычин вчерашних бандитов. Это мне наказание за смех и издевательства над беззащитным Осимой.

– Да ты знаешь, Ганин, не сообразил я как-то. Скипетр твой державный у Осимы забрал, а ключ игнатьевский – нет.

– «Не сообразил»! Ну ты даешь, Такуя!

Ганин свернул направо с асфальтовой дороги, которая вела дальше в Котохиру, к северному молу и дому, где живут Ольга с Мариной. Мы проехали метров триста по грунтовой дороге через небольшое пастбище, на котором лакомились своим воскресным обедом черно-белые буренки, напомнившие мне своей пятнистой окраской ганинский ноутбук.

– А скажи мне, друг Ганин, отчего это у вас в России корову ласково называют буренкой?

– А что тебе не нравится, Такуя?

– Ну что японцу может не нравиться в России? Отсутствие логики, конечно.

– Тебя коровы сейчас интересуют или «Лантис»?

– Коровы. Ну его, этот «Лантис».

Ганин остановил машину у требуемого коровника, и мы, задирая повыше ноги, чтобы не извозиться в плохо подсыхающей смеси антрацитовой земли и благоухающего навоза болотного цвета, двинулись к дверям.

– Так чего тебе дались эти буренки?

– Ну как же! «Буренка» – от слова «бурый», да? Цвет такой, если смешать черный, коричневый, серый…

– Навозу еще можно подбавить, – указал Ганин себе под ноги.

– Вот. А коровы всегда черно-белые, пятнистые такие, как логотип на твоем ноутбуке.

– Верно, Такуя. По жизни они черно-белые, но больно уж любят в грязи валяться. Травы накушаются своей или там комбикормов разных, а потом в грязь плюхаются и буреют на глазах.

– А, так вот почему! Значит, получается…

Договорить мне не удалось. В тот момент, когда рука Ганина потянулась к огромной ручке на высоких алюминиевых дверях-воротах коровника, а моя нога занеслась над его порогом, внутри раздался страшный рев турбины взлетающего самолета, и так и не открытые Ганиным двери стали вдруг падать на нас. Я успел поднырнуть под Ганина и увлечь его за собой подальше от проламываемых изнутри неимоверной рычащей силой серебристых листов легкого металла. Падали мы с ним в обнимку прямо в ту самую грязь, в которой без труда буреют не только коровы, но и водители черно-белых полицейских машин и преподаватели одного из пяти труднейших языков нашей планеты. И в долгом своем падении мы оба обернулись назад, чтобы полюбоваться невиданной красоты картиной. Из сбитых с петель ворот коровника, расстреливая окрестности грязью и навозом, вороненой пулей вылетел вожделенный «Лантис». За ним из полумрака стойла вылетели клочья сена, а секунду спустя из пробитого на волю прохода показалась рогатая голова.

– Ни хрена себе! – с глубоким чувством собственного достоинства изрек, выкарабкиваясь из-под меня, Ганин.

– А ты как думал!

Я поднялся на ноги и окинул взглядом сначала его, а потом себя. Опять надо было выбирать: счистить с себя благовонный макияж или же броситься выполнять служебный долг. Решение за меня принял Ганин.

– Кому стоишь, подпоручик?! – завопил он и бросился бежать.

Я сначала подумал, что он пытается догнать стремительно уменьшающийся в размерах «Лантис», и обеспокоился душевным здоровьем своего друга. Но уже через секунду сообразил, что он бежит к своему ненаглядному «Опелю». Я не стал тратить драгоценное время на низкий старт и с высокого рванул так, что у «Опеля» оказался раньше Ганина.

Едва я успел захлопнуть свою дверцу, как Ганин вдавил в пол правую педаль. «Опель» издал достойный четырехмоторного «Боинга» звук, и я понял, что в течение ближайших десяти-пятнадцати секунд могу не пристегиваться, так как и без ремня безопасности я был намертво впечатан в сиденье собранными в единый горизонтальный пресс силами инерции, атмосферного давления и всемирного, а также регионального и локального тяготений.

Когда мы с Ганиным выскочили на асфальт, «Лантиса» видно уже не было. Ганин продолжал автоматически жать на газ, но, судя по его растерянному взгляду, куда ехать дальше, он соображал плохо.

– Ну что, Такуя? Идеи есть какие-нибудь?

Мне, самому главному майору полиции всего Хоккайдо и его окрестностей, пришлось в одночасье понизить себя в звании до рядового штурмана.

– Конечно есть, Ганин. Рули на шоссе на Ханто и там направо, к порту.

– Ты думаешь, они в город поехали? Они что, камикадзе? Там же полиции навалом!

– Они, Ганин, не в город – они через город гнать будут. Им из города выбраться надо.

– Куда? В Саппоро?

– Нет, в Накасибецу.

– В аэропорт?

– Да в этом Накасибецу, кроме аэропорта, и нет ничего больше.

– Ты давай Осиме звони! «Опель» «Опелем», а «Лантис» бегает дай бог каждому!

Я извлек из нагрудного кармана заляпанный издержками коровьего рациона свой сотовый и нажал на кнопку связи. Как и полагается по всем законам подлости и разных там Мерфи, реакции на нажатие кнопки не последовало. Я на всякий случай еще несколько раз надавил на кнопку, но сделано это было для проформы, без всякой надежды на чудесное воскрешение этого подлого аппаратика.

Ганин скосил налево свои печальные серые глаза.

– Ты когда батарею подзаряжал последний раз?

– В понедельник, что ли…

– А-а-а, понятно…

– Кранты, думаешь?

– Да нет, домой вернешься – в подзарядку засунь его, и через пару часов будет пищать как новенький.

– До дома еще живым добраться надо. Давай свой.

Ганин оторвал левую руку от руля и стал шарить ею по груди. Меня этот жест несколько озадачил, поскольку никаких выпуклостей на ней не вырисовывалось. Закончив с грудью, Ганин стал приподниматься на сиденье и ощупывать свои филейные части.

– Ты чего, Ганин?

– Ничего. Нет моего сотового, Такуя.

– А с чего же ты мне звонил тогда?

– Когда звонил, он был. А теперь его нет.

– Потерял?

– Наверное. Когда ты меня к сладостным утехам повлек, он, видно, и выпал. В навозе, небось, валяется. Не отмоешь теперь.

– Ты его пойди найди сначала, чистюля ты наш…

Я критически оглядел перемазанного прекрасным дачным удобрением Ганина и потянул на всякий случай носом, но, странно, никакого запаха не почувствовал.

– Ты меня не нюхай, Такуя! – обиделся Ганин. – Ты на себя посмотри – такой же уделанный! Ты что, не