Баранов несколько сник, но сдаваться не собирался:

– Знаешь, Минамото-кун, у меня в жизни мало принципов, но те, что есть, я блюду свято. Если я человеку обещал помочь, я в лепешку расшибусь, но помогу.

Вот и возникла требуемая ситуация. Теперь можно палить из одного ствола сразу по двум разбегающимся в разные стороны кроликам. Покажем российским дипломатам, что все их сахалинские – как там Ганин учил? Завязки? Подвязки? – связи, в общем, нам хорошо известны. А заодно продемонстрируем Осиме, кто тут у него в Немуро хозяин.

– Так ты, Николай Петрович, Сазонова с Усольцевым боишься?

– Чего мне их бояться? – ответил Баранов тоном, по которому я сразу понял, что бояться серьезных сахалинских папаш местных смазливых официанточек благородному консулу действительно нечего.

Как я и предполагал, Осима был повержен моей информированностью. Он надел на себя маску вознесшегося над схваткой мудрого аборигена, якобы не замечающего грабящих его идиллически-провинциальную родину белых чужеземцев, но, судя по ставшим в один момент слишком уж неподвижным скулам, сам он в силу этой маски верил не очень.

– Ты на Сахалине часто бываешь, Николай Петрович?

– Бываю, – процедил Баранов.

– В последний раз, если мне память не изменяет, месяц назад ездил, да?

– Где-то так…

– С «Черным крабом» контактировал?

– С чем?

– Не играйся, господин Баранов! Компания «Блэк Крэб» тебе знакома?

– Знакома. Мне все компании, у которых выход на хоккайдский рынок есть, знакомы, Минамото-сан. И ты мне всякие там личные интересы не шей! Моя работа – нашим гражданам на Хоккайдо помогать, ты это прекрасно знаешь. И мне дела нет, с черным крабом или с белым медведем эти граждане в России связаны. А чтобы тебе было легче, отвечу прямо: да, Сазонов звонил вчера в консульство и просил меня об отправке тела Грабова. Да, я обещал ему посодействовать с отправкой тела. И да, я пил и с ним, и с Усольцевым, и с Грабовым в Южно-Сахалинске не один раз. Что, легче тебе стало от этого?

– А про ежа ты знал?

– Про какого ежа? – одновременно встрепенулись Баранов с Осимой.

– Про бритого! Иди обедай, Николай Петрович. А к трем подходи за телом. Получишь его – и дуй в Накасибецу.

– Вот это разговор настоящих самураев и сёгунов! – попытался на прощанье подлизаться Баранов.

Я махнул на него рукой, и он скрылся за дверью.

Осима вперил в меня ледяные глаза и продолжил хранить молчание. Из ража я выхожу быстро, и мне вдруг стало как-то неудобно перед капитаном за весь этот спектакль по пьесе, с текстом которой главный режиссер местного театра Осима-сан заранее ознакомлен не был.

– Извините, Осима-сан, но у меня выхода не было. Время не ждет.

– Вы, Минамото-сан, так спешите, потому что уже твердо решили отдать русским тело?

– Да, твердо решил. Оно нам ни к чему. Пускай там, на Сахалине, хоронят своего черного краба.

– А что же тогда нам «к чему»?

Я достал конверты с фотографиями.

– Ну, во‐первых, вот это. Попросите, пожалуйста, Сиракуру-сана как можно быстрее снять отсюда отпечатки.

– Это чьи? Девушек?

– Да. Вот здесь, с буквой М, – Усольцевой, а эти, с О, – Сазоновой.

– Понятно.

Осима стал набирать номер Сиракуры.

– Об остальных отпечатках послушать не хотите?.. Алло, Сиракура-сан, зайди на секунду. Еще два набора «пальчиков» прибыли.

– Очень хочу, Осима-сан! Очень хочу! Можно сказать, сгораю от нетерпения!

– Идентифицировать удалось одного обладателя, – начал Осима самоуверенным тоном, рассчитывая с помощью своих расторопных экспертов отыграться за мою победу над Барановым. – И, что интересно, обладатель этот находится не у вас в Саппоро, и не на судне в порту, а…

– …а у вас в камере, – нокаутировал я Осиму. – Номера не скажу, до камеры его сегодня не провожал – недосуг было, – но фамилию-имя-отчество назову без ошибки.

– Да, неслучайно, видно, Минамото-сан, вы в Саппоро, а я – в Немуро, – тряхнул головой поверженный мною в который уже раз за последние два дня Осима.

– Давно вы его из иммиграции перевезли?

– Нет, минут пятнадцать назад. Я хотел к нему пойти, да тут вот этот Баранов…

– Ну, значит, я не опоздал. Я опаздывать не люблю. Опоздания, задержки там всякие нехорошие – меня нервируют сильно. Что ж, пойдемте к Елизарову, Осима-сан. Ведите меня к этому любителю острых ощущений.

Осима глубоко, но не тяжело вздохнул, взял со стола папку, видимо с отпечатками пальцев Елизарова и фотографиями пакетика с ядом, и мы поспешили покинуть обитель тщеславных нег и внезапных озарений.

В дверях мы столкнулись с гномиком Сиракурой, которому Осима вручил фотографии, объяснив при этом, где чьи.

В изоляторе мы прошли по длинному коридору камер, за решетками которых поочередно, как в покадровом просмотре киноленты на монтажном столе, показалась вся четверка вчерашних моих обидчиков. Елизаров сидел в последней справа каморке, и, когда мы подошли к его решетке, он стоял около нее, вцепившись костлявыми пальцами в холодные металлические прутья. Осима молча кивнул охраннику, тот открыл замок, отошел чуть в сторону, впуская нас внутрь, и встал в коридоре спиной к нам, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, что выдало в нем ярого поклонника голливудских боевиков на тюремные темы.

– Слава богу, ко мне! – из-за желтых зубов почти прокричал Елизаров. – А то шаги слышу, а вас все нет и нет!

– К тебе, Жека, к тебе. Не забыл еще своего командора?

– Кого не забыл? – проявил свою полную культурную безграмотность поставщик ржаного хлеба на Хоккайдо.

– Да-а-а… – пришлось мне укоризненно покачать головой. – Меня, спрашиваю, не забыл?

– А, вас! Нет, не забыл!

– Молодец, хорошая у тебя память. Она нам сейчас понадобится.

– А чего меня опять сюда притащили? Приехали, забрали… И все молчат. Я спрашиваю, а они молчат. Чего это они?

– Они? Они, Жека, по-русски ни бум-бум.

– Ага, ни бум-бум! Нашли фраера! Этот, что поздоровее, меня таким трехэтажным обложил, когда я в машину залезать не хотел! Я дома такого матюка не слыхал! Ни бум-бум…

– Серьезно? – искренне удивился я. – Приятно слышать, что у Осимы-сана такие грамотные ребята работают.

Осима сел на единственное в помещении подобие сиденья, намертво вделанное в бетонный пол. Я присел на краешек железного стола, а Елизаров опустился на пол, где вопреки правилам внутреннего режима, запрещающего пользоваться спальными принадлежностями в дневное время, был расстелен пожелтевший от времени и много еще от чего бывший когда-то светло-голубым матрас-футон.

– Мне-то что с их грамотности? Зачем меня опять сюда? Вы же меня в иммиграцию сдали, Мумото-сан! – подал голос с футона Елизаров.

– Минамото.

– Извините! Так какого…

– Ты, Жека, помолчи секунду. Во-первых, я тебе вчера сказал, чтобы ты меня господином майором называл. Никакой я тебе не Минамото и уж тем более не «сан». У меня