Шрифт:
Закладка:
– Марина, пожалуйста, больше никаких самодеятельных походов через подземные лазы, хорошо? Не стоит бегать задами, это может вам выйти боком.
– Хорошо-хорошо, конечно! – звонко откликнулось само обаяние и очарование. – А Елизарова скоро отпустят?
– Думаю, скоро. В понедельник позвоните в управление – может, вам там уже дату назовут.
– Хорошо, позвоню.
Глава 10
После долгого сидения в мягком кресле телеса мои как-то совсем расплылись, и сейчас не было никакой мочи собрать их в единый комок и запихнуть в салон «Опеля». Ганин понял мое состояние моментально и ласково-ехидно справился:
– Как здоровье-то, Минамото-кун? Что-то ты кислый какой-то. Помочь, может?
– Ты себе пару затрещин отвесь – вот это и будет помощь. А то у меня на это сил нет совсем, балаболка.
Ганин два раза хлестнул себя ладонью по затылку и помог мне залезть на левое переднее сиденье.
Мы проехали мимо «Старлета» с Сато и его напарником. Воспитанный или, скорее, свято блюдущий незыблемые основы служебной субординации Сато сдержанно поклонился, бесстрастный же напарник его сделал вид, что пересчитывает за окном многочисленных чаек, которые, подобно огромным скомканным кускам белой бумаги, покрывали окрестности.
– Левый карман – Ольга, правый карман – Марина, – вспомнилось мне мое заклинание. – У тебя, Ганин, ручка есть?
– Нет, ручки нет. Ножка есть. Ножку хочешь?
Ганин извлек из-за своего сиденья тот самый белый пакетик, с которым он выходил из «Сейкомарта» напротив полицейского управления. В пакетике оказался прозрачный пластиковый подносик с двумя обжаренными в тесте куриными ножками, булка и пол-литровая бутылка китайского чая.
– Нет, ножку не хочу, – отказался я от очередной порции аппетитного холестерина. – Мне бы ручку или хоть карандаш…
– Карандаша тоже нет. Так что будешь всю дорогу повторять этот свой бред… Ты что, по-другому у них отпечатки пальцев взять не мог?
– По-другому – долго… Левый карман – Ольга, правый карман – Марина. Не сбивай меня!
– Куда тебя везти?
– Ты же умный, Ганин. Ты же все понял, да?
– Все.
– Тогда давай сначала в гостиницу.
– Тогда не все.
– Что «не все»?
– Не все понял.
– В смысле?
– Я думал, ты в управление поедешь отпечатки пальцев сдавать. А заодно и готовые проверить. А еще заодно этому своему добровольному участнику безвизового обмена пальчики черной тушью обмазать.
– Все это после, Ганин. Тем более там ребята все «пальчики» через компьютер пропускают – твои, кстати, тоже. И безвизового нашего гостя пальчики они наверняка уже обработали. Мы, брат Ганин, сначала к Игнатьеву.
– Еж?
– Да, еж.
– Твою кореш?
– А?
– Извини, с языка сорвалось.
– Ты, Ганин, веселый парень. Только шуточки, похоже, кончаются, и начинаются серьезные дела.
В левом нагрудном кармане (левый – Ольга, правый – Марина; значит, под Ольгой) запищал мой мобильник. Я принял вызов и поднес ненавистный аппарат к иссохшемуся по информации из дома уху.
– Алле, Такуя! – донесся откуда-то из преисподней орнаментированный стократным эхом голосок моего любимого шурина.
Я посмотрел на часы. Было начало первого.
– А, Кадзуки? Встал уже? Что-то ты рано…
– Зато выспался классно. Ты где?
– Я в Немуро, а ты где?
– А я у вас.
– Понятно. Чего звонишь?
– Слушай, Такуя…
Тембр голоса этой моей обузы на всю жизнь вдруг кардинально изменился, и я понял, что он прикрыл своей тунеядствующей ладонью рот с микрофоном – значит, Дзюнко недалеко.
– Дзюнко сердится на тебя. Сильно сердится.
– Да?
– Да. Ругается даже.
– А чего она ругается?
– Ну что ты не позвонил вчера. И сегодня тоже не звонишь.
– Да некогда мне, Кадзуки, работы выше крыши.
– И еще она говорит, ты завтра не приедешь. Это правда?
– Не знаю, Кадзуки, но все к тому идет.
– Так я ей скажу, а то она извелась вся.
– Это она тебя извела, насколько я понимаю. А сама она изводиться не любит. Не в ее это правилах. Ничего пока не говори. Скажи сестрице своей так: если я задержусь здесь еще на несколько дней…
– На несколько дней? А машина? Как же машина-то?!
– Далась тебе эта машина! Значит, если я задержусь, то вечером позвоню, а если не позвоню, значит, я в половине первого ночи сегодня отсюда уеду. С утра заскочу в управление, все там сделаю и к обеду буду дома. Понял меня?
– Понял-понял. Слушай, Такуя, а машина что?
– «Мазда Лантис» тебе подойдет?
– Дороговато будет, но машина хорошая, я знаю.
– Ладно-ладно, в Саппоро поговорим. Пока!
Я отключился, но выключать зуммер не стал. Теперь может звонить и Осима, и Нисио, и кто угодно – все звонки на вес золота, и отрезать себя от внешнего мира в такой ситуации, пожалуй, не стоит.
– Что о девочках скажешь, Ганин?
– Ну по нашим меркам они уже и не девочки. Это у тебя тут до тридцати пяти женщины в девушках ходят…
– Да ладно тебе! Выглядят они молодо. По двадцать шесть им и не дашь. Скажешь, нет?
– Скажу «да»… Эта Ирен Жакоб тебе, я вижу, понравилась?
– На меня весь груз своих подростковых переживаний спихиваешь, Ганин? Не выйдет! Не получится!
– Окей… А Игнатьев этот стоик, выходит дело. Такая девка вешается на него, а он ни в какую.
– Тебе не показалось, что в этом-то Марина как раз и наврала?
– В чем «в этом»?
– Да в том, что у них с Игнатьевым чисто деловые рандеву были.
– Сейчас сам у него спросишь. Приехали, слезайте, граждане!
– Ты знаешь, Ганин, я тебе должен в очень страшном признаться – я сам из машины не вылезу.
– В смысле, «Онэгин, я с крыват не встану»? – ни с того ни с сего, да еще и с грузинским акцентом пропел сэнсэй. – Хочешь, я тебе Игнатьева сюда подам, на тележечке, на которой они еду по номерам развозят, а?
– Ты все шутишь со мной? Погоди, не шути. Помоги лучше.
Без помощи Ганина я бы точно не справился. Боль сковала на мне и во мне все, что только можно было сковать, и даже еще что-то лишнее, и я испугался, что сейчас мне сведет руки или ноги или и то и другое разом, и тогда мне кранты. До самолета из Накасибецу остается четыре с половиной часа, а я еще ни в одном глазу, ни в одной руке и ни в одной ноге.
Судороги, слава богу, не случилось, и я израненным молодым лейтенантом
