— Что за... — пробормотала Лавензия.

— Что внутри? — спрашивает Руван, когда я открываю защелку до конца.

— Какие-то письма. — Я осторожно достаю из потайного отделения небольшой сверток.

— Мы откроем их, когда вернемся. Нас и так слишком долго не было. Квинн и Каллос будут волноваться. — Руван выжидающе протягивает руку. Я пересекаю комнату и протягиваю ему письма. — Каллос все проверит и узнает, есть ли здесь вообще что-нибудь полезное.

Это замечание заставляет меня задуматься. Если. Если есть что-то полезное. А что, если нет? Что, если мы не найдем способа снять проклятие? Я буду поклявшаяся на крови с лордом вампиров до конца своих дней? В нашей первоначальной клятве не было ничего, что дало бы мне основание думать, что эта клятва может быть нарушена из-за чего-то столь простого, как ненахождение анкера проклятия, как ожидалось.

Я хочу спросить, но не могу.

Пройдя через ряд смежных комнат, поднявшись по лестнице и пройдя через запертую дверь, которую Вентос выбивает своим мечом, мы оказываемся в западном крыле замка — там, где я впервые оказалась. Вот так я вернулась в начало, но все изменилось.

ГЛАВА 21

Каллос и Квинн потрясены, увидев нас. Восхищены, но очень удивлены. Они даже не скрывают, что уже начали списывать нас со счетов как мертвых, что, похоже, не вызывает у остальных такого же раздражения, как у меня. Видимо, это вполне нормальное явление — зайти в старый замок и больше никогда не быть увиденным и услышанными.

Наше возвращение быстро превращается в маленький праздник. Квинн объявляет, что с радостью залезет в запасы крови, чтобы пополнить силы каждого. Все еще странно видеть, как люди капают кровь из обсидиановых флаконов в кубки с водой, но это уже не пугает меня так, как раньше. Более того, теперь я знаю, как сильно они в этом нуждаются.

Чем дольше мы находились в глубине замка, тем более исхудалыми, чудовищными становились их лица. Интересно, связано ли это с тем, что они находились так далеко от солнца, так близко к другим, поддавшимся проклятию, или с тем, сколько сил и энергии они все затратили. Скорее всего, все это вместе взятое.

Как и в Деревне Охотников, я использую кузницу, чтобы сбежать, когда начинается праздник. Потому что, как и в Деревне Охотников, эти праздники не для меня. Я могу быть в лучших отношениях со всеми, но я все равно не «одна из них». И вряд ли когда-нибудь стану. Поэтому я несу их оружие через главный зал, мимо их покоев, в свое тихое уединение творчества.

Но когда я здесь, мои руки не двигаются. Кузница холодна. Грустно. Как бы я ни старалась, я не могу зажечь искру.

Где мое место? Более того, кем я должна быть? Возможно, Руван скажет мне, заглянув в мою кровь. Может быть, мне не «суждено» быть никем. Я податлива, как раскаленный металл, и жду, когда мне придадут форму. Но какой формы я стану? Метафорический молот всегда был в руках других людей — быть кузнечной девой, защищать Деревню Охотников, снаряжая охотников. Позволить мастеру охоты выбрать мне мужа. Родить ребенка. Передать жизненно важную информацию и ремесло моего рода.

Оставайся в строю и делай все, что тебе говорят. Никогда не думать ни о чем другом, потому что, если задуматься, можно понять, насколько удушающими являются все эти требования и ожидания. Дыхание прерывистое. Мои ноги стучат по полу так же быстро, как сердце колотится в груди.

Впервые я контролирую ситуацию и.… не знаю, чего хочу.

Я пытаюсь заглушить мысли, держась за диск и думая о мечте. В этом есть что-то большее, чем Руван или я знаем. Что-то изменилось во мне. Что-то меняется, и я бессильна остановить это.

Я чувствую его раньше, чем слышу, — его крепкое, непреклонное, обжигающее присутствие.

Мир расступается перед Руваном, как будто это он стоит на месте, а все остальные движутся вокруг него, влекомые его неоспоримой силой. Высказанное ранее Вентосом замечание о поклявшихся на крови подтвердило мои подозрения. Должно быть, именно этот договор меняет меня. Чем дольше я нахожусь в этом соглашении, тем меньше я становлюсь тем, кем была, и больше становлюсь кем-то новым. Тот, кого я еще не знаю. Кем-то, кем я не могла стать даже в самых смелых мечтах.

— Разве ты не должен праздновать вместе с остальными? — спрашиваю я, глядя не на него, а на холодную кузницу. Если я посмотрю на него, то снова уступлю его рукам, его рту... и не буду чувствовать себя ни капли виноватой за это.

— Им нужны победы там, где они могут их найти. Окончание долгой ночи лежит не на их совести, а на моей. Не совсем понимаю, что я должен праздновать, — отвечает он с торжественной ноткой, которая переводит его голос в более низкий регистр. Я крепко сжимаю диск, чтобы руки не покрылись мурашками от более богатого и насыщенного звучания. — Мы еще даже не знаем, приблизились ли мы к снятию проклятия. Мы, конечно, не нашли анкер, и за это я чувствую себя скорее неудачником, чем героем-триумфатором.

— Я хотела спросить тебя кое о чем. — Я все еще не повернулась к нему лицом. Мне не нужно смотреть ему в лицо, чтобы увидеть его своими глазами, которые теперь могут видеть даже самую густую ночь. Вместо этого я создаю его в своем воображении. То, как он держится, выйдя из своих пластинчатых доспехов, вернувшись в бархат и шелк. Брюки, облегающие бедра, заправленные в кожаные сапоги. Мягкий, но в то же время острый. А его снежные волосы, которые постоянно падают ему на глаза.

Снежные волосы, как у человека, который занимал мои сны... Я пытаюсь сосредоточиться на настоящем. Мне давно хотелось задать этот вопрос, и я не могу отвлечься. А Руван не умеет отвлекаться, если не умеет отвлекать меня.

— Да? — спрашивает он, словно совершенно не замечая, как его присутствие действует на меня — мои кости раскалились до бела и обжигают меня изнутри. Интересно, действует ли на него то же самое мое присутствие? Если с каждой минутой этот канал между нами становится все глубже и глубже, пока не станет достаточно большим, чтобы проглотить нас обоих целиком.

—