Она немного смягчилась, но беспокойство осталось, и я легонько стиснул ее в объятиях.

– Это… я не знаю, как объяснить. – Я выдохнул. – Это было эмоционально. Быстрые эмоциональные взлеты и падения немного выбивают меня из колеи, только и всего.

Эмма выглядела так, словно собиралась возразить, и я остановил ее легким поцелуем.

– Я в порядке, Снупи. Клянусь. – Сейчас я хотел сосредоточиться на других вещах, например затащить ее в постель. Но она вцепилась в мою голову и встретилась со мной взглядом.

– Я клянусь, Эм. Я не сломаюсь, если мы…

– Знаю. Я просто рада. Ладно? Я… очень рада, что ты в безопасности и в добром здравии. – Нежный взгляд ее глаз и срывающийся голос окутали меня лаской, заполнили мои мысли и вызвали головокружение. Если бы я не сидел, то, возможно, пошатнулся бы. Мы знали друг друга совсем недолго. Я не должен был ощущать такие сильные эмоции. И она тоже. Чувствовала ли она? Я не был уверен.

Неуверенность и уязвимость заставили меня заговорить не подумав.

– В конце концов я полностью исцелюсь. А потом… – Черт. Я не собирался говорить об этом. Слишком много информации. Слишком большая экспозиция.

Эмма нахмурилась.

– И что потом?

В моей голове вертелась мысль отделаться шуткой. Но я хотел сказать ей, может, прощупать почву. Или, возможно, просто произнести эти слова в открытую. Удерживая ее взгляд, я откинулся на спинку стула, положив руки ей на бедра. Я сказал Эмме то, о чем не говорил никому, кроме врача, тренера и бывшего главного тренера.

– Я мог бы выждать, позволить телу исцелиться, а потом вернуться.

– Что? Ты… ты бы сделал это? – Казалось, она пришла в ужас.

– Иногда я думаю об этом. Черт, я мечтаю об этом. Но потом вспоминаю о Жане Филиппе, о том, через что прошла моя семья, о том, каким человеком он стал. Я не могу так поступить со своей семьей.

Я говорил себе это каждый день. Однако в самых темных уголках души испытывал искушение. Такое чертовски соблазнительное.

Прикосновение руки Эммы к моей щеке вернуло меня в настоящее.

– Спасибо, – прошептала она, ее пальцы коснулись моего виска, словно она могла каким-то образом успокоить мой измученный мозг. – За то, что позаботился об этом прекрасном мозге. Мне он очень нравится.

Я был потерян. Не подготовлен. Моя жизнь превратилась в нечто неопределенное, неустойчивое. В катастрофу. И тут появилась она, девушка со звездной улыбкой, дерзкая, бросающая мне вызов на каждом шагу. Говорящая мне, что я еще чего-то стою. Значу. Для нее.

Это напугало меня до чертиков. Ведь в конце концов она увидела бы, что я живу лишь наполовину.

Я ухватился за верх ее гладких бедер, словно они могли заземлить меня, но мне все равно казалось, что земля уходит из-под ног.

– Эм…

– Титу́? – Звук голоса моей бабушки, раздавшийся за дверью, и последовавший за ним стук заставили нас обоих застыть с выражениями лиц, близкими к ужасу. – Ты здесь?

– Срань господня, это Амалия, – прорезал напряженную тишину пронзительный шепот Эммы, и она соскочила с моих колен, практически пританцовывая от паники. – Что нам делать?

Я подавил смешок.

– Прятаться?

– Люсьен! Это серьезно. Я в твоей рубашке. – Она обвела себя рукой, привлекая мой взгляд к голым ногам. Я слишком недолго держал их в руках. – Вот дерьмо. Где мое платье?

Она направилась в спальню, затем посмотрела на меня через плечо, когда я рассмеялся – ничего не мог с собой поделать. Эмма выглядела очаровательно в своих страданиях.

– И надень рубашку.

– Почему бы тебе не бросить мне ту, что на тебе?

Вместо этого она показала мне палец.

– Титу́? Я знаю, что ты там.

– Думаешь, она слышит наше дыхание? – прошептал я на ухо Эмме, когда она поспешила обратно в комнату, напяливая сарафан на свои красивые сиськи, а после натягивая рубашку на меня.

Несмотря на уничтожающий взгляд, брошенный на меня, она захихикала.

– Боже. Сколько нам лет?

Не обращая внимания на рубашку, я обхватил ее за талию и притянул ближе, чтобы оставить поцелуй на изгибе ее шеи.

– Почему ты так волнуешься?

– Потому что… – Она подняла руку и беспомощно ею махнула. – Амалии может показаться грубым, что я…

– Отсасываешь ее внуку?

– Господи. – Она в ужасе шлепнула меня по руке, хотя в ее глазах отразилась искорка веселья. – Ты просто больной!

– Титу́! – Теперь голос Амалии звучал резко и раздраженно из-за того, что я не ответил.

Я повернулся, чтобы сделать именно это, но тут дверь загрохотала, а затем начала открываться. Я снова перевел взгляд на Эмму.

– Ты не заперла ее!

Дерьмо. Мои волосы дико торчали, на мне не было рубашки, а Эмма все еще оставалась полуодетой. Она ухмыльнулась, увидев панику в моих глазах.

– Что-то не так, сладенький?

– Она теперь не угомонится.

Чтобы добраться до двери до того, как она откроется, я осторожно отодвинул Эмму в сторонку, а после, перепрыгнув через ботинок, обогнул стул. Слишком поздно. Вальсирующей походкой моя бабуля вошла в домик, выглядя фальшиво удивленно, будто актриса в спектакле.

– Что ж, – сказала она, – теперь я понимаю, почему ты не ответил ранее.

И вот он я, стою, густо покрасневший, перед собственной бабушкой. Это карма, расплата за то, что я дразнил Эмму. Я чувствовал ее справа от себя, ее молчание выражало больше, чем слова. Я знал, что если повернусь и поймаю ее взгляд, то увижу, как она говорит глазами: «Смотри, кто смеется сейчас, дурачок».

У меня задвигалась челюсть.

– Мами́. Тебе что-то нужно?

Взгляд Мами́ переместился с меня на Эмму и обратно.

– О, на самом деле ничего особенного. Ничего настолько серьезного, чтобы беспокоить вас двоих. – Она хлопнула в ладоши, тяжелые кольца на ее пальцах зазвенели. – Ах, это же чудесно. Я надеялась, что…

– Мы просто обедали, – вмешался я.

Я почти почувствовал, как напряглась Эмма. И внутренне содрогнулся. Несмотря на все ее протесты, не думаю, что ей понравилось, когда ее свели к «просто обеду».

Губы Мами́ лукаво изогнулись, давая понять, что именно она думает о моем жалком оправдании.

– Так вы, детки, называете это в наши дни?

Боже. Я прищурился, глядя на нее. Бабуля просто просияла.

– Ну что ж, – произнесла она. – Я оставлю вас двоих… обедать. – Она по-королевски кивнула нам, а затем оставила одних, тихо закрыв за собой дверь с решительным щелчком.

Долгое время никто из нас не произносил ни слова. Затем музыкальный голос Эммы, в котором прозвучали оттенки иронии, разорвал густую тишину:

– Просто