Боже, я будто дал ей пощечину. Эмма отодвинулась от меня, словно желая увеличить расстояние между нами настолько, насколько возможно.

– Ты сожалеешь о том, что мы сделали.

– Нет! Черт, нет. – Я потянулся к ней, но жесткий взгляд заставил меня заколебаться. – Я хочу тебя, Эмма. Больше, чем когда-либо хотел женщину. И в этом-то вся проблема. Если мы будем вместе, не выйдет ничего хорошего. И ты станешь ожидать… чего-то вечного.

Она медленно кивнула, выглядя крайне потерянной. В ней появилось что-то, чего я раньше не замечал. Я ненавидел это.

– Ты прав, – согласилась она. – Не насчет вечного. Я не сижу и не жду, когда же ты признаешься в вечной любви или что-то в этом роде. Но я и правда ожидала большего, нежели «просто дурачества». – Она издала ровный, болезненный смешок. – Я думала, что мы… не знаю, по крайней мере попытаемся создать нечто настоящее.

– Эм…

– Но я сама виновата. Я вечно витаю в облаках, а потом осознаю, что вокруг нет ничего постоянного.

Я не мог не согласиться с таким резким изложением. Проклятье, именно это я и пытался сформулировать. Это не помешало разочарованию вгрызться в меня изнутри. Я повел себя как идиот, когда заговорил на эту тему. Мне следовало бы уложить ее в постель, а о подробностях побеспокоиться позже.

Но, даже осознав свою ошибку, я остался жадным придурком и совершил еще одну.

– Мы могли бы по-прежнему…

– Дурачиться? – уточнила она, поджав губы. – Трахаться, зная, что это никуда не приведет?

– Ты так говоришь, как будто это что-то плохое. – Дерьмо. Заткнись, кусок идиота. Но я продолжил: – Секс необязательно должен что-то значить.

Ее лицо помрачнело.

– Но так и будет, Люсьен. С тобой так и будет. – Она вздернула подбородок и, двигаясь с несгибаемой гордостью, отстранилась от меня. – Прости, если это доставляет тебе неудобства…

– Не доставляет. – Иисусе, она оказалась просто подарком. А я взял и выбросил ее. Я сделал шаг к ней, с отчаянием осознавая, что теряю ее.

Она отступила.

– Может, тебе было бы легко сдерживать эмоции…

– В этом и смысл, Эм. Я тоже не могу их сдерживать. Не с тобой.

Ее пухлые губки изогнулись в грустной улыбке.

– Нет, вот в чем смысл. Ты знаешь, что это может перерасти в нечто большее, но не хочешь этого.

Я хочу. Просто не заслуживаю. Я тебя сломаю. Так же, как себя.

– Не хочу причинить тебе боль.

Улыбка стала болезненной.

– Не переживай. Ты остановился прежде, чем что-то случилось.

Громко вздохнув, она провела рукой по волосам, словно собираясь с мыслями.

– Я пойду.

– Нет. – Я согнул пальцы, пытаясь придумать, как спасти наши отношения. Стараясь не тянуться к ней. Она была моей так недолго. Недостаточно.

Это к лучшему. Сделай это для нее.

– Мы все еще можем тусоваться, – попытался предложить я, съежившись даже от самих слов. – Быть…

– Друзьями? – Она покачала головой, глядя на меня так, словно я тупица. – Боюсь, я не смогу дружить с тем, кого хочу трахнуть.

– Черт возьми, милая, ты меня просто убиваешь.

Но она не улыбнулась. Ее глаза потускнели, а прелестный рот, которым я еще не успел насытиться, превратился в ровную линию.

– Почему-то мне кажется, что ты выживешь.

Глава двадцать третья

Эмма

Я не очень хорошо восприняла отказ Люсьена. Можно предположить, что годы борьбы за успех в самом сложном бизнесе в мире сделали меня невосприимчивой к отказам. Мне говорили «нет» столькими способами, в таких резких выражениях, что услышать еще одно казалось чем-то легким.

Но в актерском деле это ожидаемо. Я просто принимала удар и шла дальше. Высоко держала голову, когда они говорили, что я слишком низкая или слишком толстая, слишком плоскогрудая, слишком молодая или слишком старая. Говорила себе, что мирюсь с этим дерьмом, потому что на конце радуги всегда есть горшочек с золотом[72]. В некоторые дни это срабатывало. В другие – нет.

Отказ Люсьена ощущался совсем иначе. Будто кулак в зубы или удар в грудь. И причинял боль.

Хуже всего то, что из нас двоих он оказался ответственным человеком, взрослым. Я совсем забыла о том, где нахожусь, кто я такая и кто он. Ничто из этого не имело значения. Я просто хотела его. Но он был прав – я приехала в отпуск, а он не желал даже пробовать завязать отношения. Мы прояснили это до того, как в дело вступили всевозможные запутанные эмоции.

Я не могла просто заниматься с ним сексом. И знала это так же, как и он. И я солгала, когда сказала ему, что не страдаю. Холодный ком неприятия и сожаления вырос в моей груди до невероятных размеров.

Он увеличился и потяжелел, когда я проснулась и обнаружила на пороге еще одну корзину с завтраком. На этот раз Люсьен постарался на славу, положив в нее мои любимые фрукты, идеально спелые, нарезанные ломтиками и сформированные в виде композиций, похожих на распускающиеся цветы; густой, сливочный свежий йогурт с золотисто-медовой глазурью и поджаренными грецкими орехами; четыре разных вида джемов и, конечно же, хлеб. Множество сладких и пикантных хлебцев на выбор.

Я отправила корзину обратно нетронутой. Мелочно, конечно, но у меня пропал аппетит. И, похоже, я не могла заставить себя есть его еду. Просто не могла. Это было слишком больно. Мною овладела злость. Я не желала, чтобы он заботился обо мне таким образом. Если я не смогу заполучить его целиком.

Мелочно, как я и сказала.

Не мелочно. Это просто защитная реакция. Ты должна защитить себя.

Я фыркнула и сварила себе кофе – не такой вкусный, как у него, – проглотила его, а затем пошла поговорить с Амалией. Я собиралась сказать ей, что уезжаю. Я больше не могла оставаться в Роузмонте.

Амалия написала, что находится в красной гостиной. Она услужливо приложила карту дома, что вызвало у меня улыбку. Главный дом Роузмонта был огромен, но с изящными пропорциями, из-за которых он казался если не уютным, то комфортным.

Я направилась вдоль задней террасы. Пятнистый солнечный свет мерцал под тиковыми беседками, увитыми пурпурной глицинией, которая свисала над головой, как виноград. В каждой комнате, выходившей окнами на заднюю часть дома, стояли массивные стеклянные двери, распахнутые настежь, чтобы впускать свежий воздух.

Наконец я отыскала Амалию в красивой комнате, оформленной в колониальном испанском стиле, с открытыми деревянными балками, испанской плиткой, расписанной вручную синими и золотыми цветами, и слегка потертыми оштукатуренными стенами. Амалия развалилась на большом мягком диване, обитом дамасской тканью кремового цвета. Подобно королеве,