Шрифт:
Закладка:
Саймон закрыл глаза, испустил тяжкий вздох и сжал мою руку.
– Потерплю, – сказал он наконец, выпустил мою руку и встал. – Принести тебе чаю?
– Пожалуйста.
Пока Саймон возился на кухне, я написала Яну Маттеусу сообщение, в котором рассказала о том, что произошло, не упомянув о Крисе Колби и о слежке, которую затеял Вроб. Такого рода информацию лучше сообщать в личном разговоре – если вообще стоит сообщать. Сердце стало биться ровнее и спокойнее. Как только я отправила сообщение, зазвонил телефон. На экране высветилась надпись «Мама».
– Вот это неожиданность, – пробормотала я себе под нос, нажимая кнопку приема.
С тех пор я много думала о себе и о Вробе Барни (не волнуйтесь, вы вскоре поймете почему): о том, по какой причине наши отношения так стремительно испортились. На первый взгляд кажется, это просто химия, мы с ним отталкивали друг друга, как чистое масло и вода; но, оглядываясь назад, я пришла к печальному выводу – на самом деле мы с ним слишком похожи, и именно поэтому не могли продуктивно общаться, не говоря уже о сотрудничестве. Прежде я не хотела признавать этого факта, но, полагаю, догадывалась на подсознательном уровне и яростно отвергала Вроба. Будь мы не столь похожими, наше взаимодействие наверняка оказалось бы более успешным, и… я не могу сказать, все бы сложилось иначе, ибо многое из того, что произошло, произошло бы в любом случае. Но масштаб катастрофы, полагаю, был бы не столь велик.
Удивительно, что два человека могут упорно не понимать друг друга, при этом вовсе этого не желая. А может, ничего удивительного в этом нет.
Прежде, когда я была кинокритиком, мне приходилось часто напоминать себе, что каждый фильм на 99 процентов состоит из наших интерпретаций и потому говорить о его объективном содержании по меньшей мере нелепо. Невозможно четко сформулировать, о чем та или иная картина. Каждый из нас видит собственный фильм, и, говоря кому-то из своих знакомых «ты должен это посмотреть», надо отдавать себе отчет в том, что полученные другим человеком впечатления, скорее всего, будут существенно разниться с вашими. Любой объект, на который мы устремляем свой взор, наше восприятие изменяет самым кардинальным образом.
Восприятие – ненадежная вещь, и невозможно освободиться от его чар.
Что касается фильмов, снятых на серебряной пленке, их можно назвать кинематографическим «котом Шредингера»: вы можете открыть коробку с пленкой, можете заглянуть внутрь, но после этого вам придется принять на веру, что фильм когда-либо существовал. Впрочем, всякий фильм – это иллюзия. Иллюзия, которая выглядит как правда.
Проблема со всем мистическим состоит в том, что вы не верите чужим рассказам о нем – в особенности рассказам тех, кто пытается запугать или предостеречь вас. Нужно увидеть самому – и только тогда можно поверить в его реальность. И вы смотрите, хотя знаете, что это плохая идея. Не можете не смотреть.
В конце концов, сколько бы вам ни твердили, что на это лучше не смотреть, вы все равно смотрите – потому, что оно существует; чтобы доказать, что оно существует.
Это очень забавно, но разговор между мной и мамой может продолжаться, даже если мы находимся далеко друг от друга, – когда я нахожусь в расстроенных чувствах, в моей голове неизменно происходит репетиция спора между моей собственной версией мамы и тем, что, в моих представлениях, является ее собственной версией меня. Во время этого спора я пускаю в ход аргументы, которые никогда бы не решилась выложить ей в лицо. А может быть, дело в том, что я хочу казаться более разумной, чем на самом деле. К тому же я понимаю: упреки, оправдания и протесты, которые мне так хочется выплеснуть на маму, невозможно произнести вслух, ибо они будут отдавать чистым безумием. Все это слишком горько и странно. Слишком противоестественно.
«Когда ты стала такой недоброй?» – спросила меня мама после того, как я имела глупость пуститься в откровенности. Я уже не помню, о чем шла речь. Ах да, о том, что на Рождество мне не слишком хотелось бы любоваться, как мама и моя свекровь отчаянно пытаются заставить Кларка общаться с ними. Удовольствие, мягко говоря, сомнительное; впрочем, надо признать, с тех пор, как я стала взрослой, Рождество не доставляет мне ни малейшей радости. Все эти пустые ожидания и натужная веселость меня только выматывают. Мама заявила, что праздник устраивается не для меня, с чем я не могла не согласиться. Однако проблему это не решает. Неопровержимый факт состоит в том, что Кларк всякий раз приходит в такое бешеное возбуждение, что перестает замечать мое присутствие – ему достаточно, что рядом бабушка и «друг папа».
– Все это выдумки, – отрезала мама после того, как я неосторожно высказала свое мнение вслух. – Ты сама прекрасно знаешь, что это не так. Кларк тебя любит. Ты его мать.
– По-твоему, первое неизменно следует из второго? – усмехнулась я. – Я в этом не слишком уверена.
На этот раз, ради разнообразия, причиной нашего спора был не Кларк, а моя собственная персона.
– Значит, завтра ты встречаешься с этой девушкой… Сафи, если я не ошибаюсь? – начала мама.
– Не ошибаешься. Девушку действительно зовут Сафи, и я действительно встречаюсь с ней завтра.
– Это так необходимо?
– Да, это совершенно необходимо. В пятницу у нас презентация, и нам нужно привести материалы в порядок. Видео, которые мы сделали в Кварри Аржент, и все прочее.
– А ты помнишь, что говорил доктор Харрисон? Тебе следует держаться подальше от мониторов, избегать мерцающего света и…
– Завтра мы в основном будем работать со звуком, мам, так что не волнуйся. Дублирование, озвучка и все такое. Сафи уже подготовила видеоряд, оцифровала фильмы миссис Уиткомб. Так что мне почти не придется смотреть на экран.
– В это верится с трудом.
– Тем не менее.
«Ты мне врешь, Луиз?» – слышалось в ее недоверчивом тоне. «Охота мне этим заниматься», – примерно таким подтекстом наполнила ответную реплику я.
– Я по-прежнему думаю, что тебе необходимо поберечь себя, – произнесла она веско, словно я была не способна уяснить столь очевидную
