этих людей с их дикими верованиями она будет совершенно беззащитна. Но, как говорится, золото лечит все недуги, а муж и жена – это одна плоть и кровь. Судя по всему эта Канторка бедна как церковная мышь, и, если предложить ей денег, она не станет упрямиться и позволит мне участвовать в шествии.

В ответ он лишь покачал головой:

– Мой друг, на свете есть места, где деньги не имеют значения, особенно в вопросах веры. Это одно из таких мест, и с этим вы должны будете смириться».

Я на несколько минут прервала чтение. Голова у меня кружилась, к горлу подкатывала тошнота, и я не сразу поняла, что рассказ бедного мистера Уиткомба захватил меня до такой степени, что я забыла дышать. Сделав глубокий, медленный вдох, я сразу почувствовала себя лучше. Можно было продолжать.

«Доктор, конечно, оказался прав. Я был готов последовать за Айрис в поля, в которых колыхались спелые колосья ржи, но мне не позволили это сделать. Скажу без ложной скромности, для того чтобы удержать меня, потребовалось несколько человек. Я сражался изо всех сил, чем заслужил своеобразное одобрение этих негодяев. Они не справились бы со мной, если бы к ним не присоединился еще один – моего роста, но вдвое шире в плечах, настоящий буйвол на двух ногах. Этот громила сжал мою шею своей лапищей и придушил меня, как барана на бойне, так что я потерял сознание. Надо признать, действовал он достаточно осторожно, ибо, придя в себя, я обнаружил на шее лишь едва различимый синяк.

Помню, как Канторка куда-то тянула Айрис за рукав. Моя возлюбленная супруга, зажав под мышкой свою последнюю картину, безропотно следовала за старой каргой, которую, в свою очередь, вела за руку ее юная помощница. Утро выдалось жарким, и яркое солнце золотило верхушки колосьев. Шествие состояло исключительно из девушек и женщин всех возрастов, одетых в вышитые блузки¸ длинные сборчатые юбки и высокие головные уборы, представлявшие собой несколько замысловато закрученных узорных платков. Возглавляло процессию существо громадного роста, напоминавшее маскарадного шута на ходулях либо исполинскую куклу, которую приводят в движение несколько человек, скрытых под ее одеянием, нечто вроде китайского новогоднего дракона или коня из пантомимы.

Лицо этого существа, вне всякого сомнения, было женским; но оно было скрыто решеткой, весьма искусно сплетенной из соломы или другого растительного материала. Волосы, падающие на плечи, были сделаны из меха или звериной шкуры. Костюм ее состоял из длинного широкого плаща, сплошь расшитого серебряными амулетами, стеклянными бусинами, блестками и осколками зеркала. Все это переливалось и сверкало на солнце, как огонь.

Я разглядел обнаженную человеческую руку, согнутую, как коготь; другая рука сжимала тонкими белыми пальцами рукоять меча, возможно, похожего на тот, что безумный отец моей возлюбленной выковал из сохи. Меч был длинным, не меньше трех футов, и таким тяжелым, что тащился за ней по земле, оставляя глубокие борозды.

Процессия двинулась в поля и растаяла в солнечном мареве. Напрягая зрение, я ожидал, когда женщины вернутся».

Я снова подняла глаза, охваченная приступом дурноты. Голова кружилась, во рту появился привкус желчи.

Наконец-то она предстала передо мной во всей красе. Образ, который преследовал миссис Уиткомб всю жизнь, главная героиня ее фильмов, картин и настенных росписей. Госпожа Полудня, Полуденница, Полуденный призрак, возникающий в солнечной дымке, чтобы спросить некоего злополучного крестьянина, доволен ли он своей участью и не желает ли чего-то иного. Дабы проверить, достаточно ли он почтителен и учтив.

Все сходится – сверкающий плащ, острый меч, скрытое от посторонних взоров лицо. Горячее и безжалостное солнце, наблюдающее за происходящим, раскаленный белый глаз на раскаленном безоблачном небе.

С усилием сглотнув подступивший к горлу горький ком, я вновь принялась за чтение.

«Доктор Р. умоляет меня держать себя в руках, хотя бы ради нее, твердит, что я смогу помочь ей, лишь являя собой пример терпения и хладнокровия. Однако…

(В этом месте на бумаге вновь расплылось пятно или, возможно, два пятна, наложившихся друг на друга. Их явно пытались стереть, бумага под ними смялась и истончилась.)

Когда я пришел в себя, день клонился к вечеру. Нас обоих – точнее сказать, нас троих – каким-то образом доставили в дом, где мы остановились. Доктор Р. вышел из соседней комнаты, где осматривал Айрис. Сжав мою руку, он попросил меня не волноваться и сообщил, что Айрис все еще без сознания. Как выяснилось, она упала в обморок во время этого проклятого языческого ритуала. Скорее всего, сказал доктор, это обычный солнечный удар. Позднее я узнал – в Дзенгасте принято считать, что людей, потерявших сознание во время обряда, „короновала Полуденница, навеки поместив между минутой и часом“.

Как выяснилось, Канторка и ее подручные оставили Айрис лежать в пыли на солнцепеке до тех пор, пока они не завершат свои молитвы. Только после этого они соорудили из своих шалей подобие носилок и дотащили ее на край поля, где ее забрали мужчины и отнесли домой. Доктор Р., увидав ее, едва узнал – грязная, обгоревшая на солнце, с пыльными волосами, в которых запутались зерна ржи, она мало походила на прежнюю Айрис. Благодарю Бога, что был в ту пору без сознания. Без сомнения, я не выдержал и убил бы тех, кто довел мою ненаглядную до такого состояния.

Как бы то ни было, я сразу бросился к своему чемодану и извлек маленький пистолет, который возил с собой на всякий случай во время всех путешествий. С пистолетом в руках я бросился к дому Канторки.

– Чем вы занимались в полях? – спросил я дрожащим от злобы голосом.

– Это наши женские дела, – невозмутимо ответила старая карга.

Тогда я принялся размахивать пистолетом перед ее лицом. Глаза старухи, якобы слепые, медленно расширились. Доктор Р., которого я заставил сопровождать себя, ибо мне нужен был переводчик, дрожал от страха.

– Послушай, старая ведьма, моя жена, возможно, умрет, – процедил я. – Если это произойдет, я без колебаний отправлю тебя вслед за ней. Хочешь жить – говори, что за дела вы творите там, в полях? Зачем вы мучили мою жену?

Девочка, стоявшая у огня, побледнела, но старуха только улыбнулась.

– Мы приветствуем Госпожу, – проронила она. – Мы просим Ее быть к нам милостивой и покинуть наши поля, отвести от нас свой взгляд и принять наши дары.

– На этот раз вы принесли в дар картину моей жены, – кивнул я.

Старуха вновь улыбнулась, на этот раз более широко, так что я увидел острые кончики ее зубов.

– Да, это то, что она принесла, ибо