до сих пор). Но здесь все-таки стоит помнить, что архивные документы, равно как и музейные экспонаты, принадлежат не отдельным хранителям или институциям, а народу, то есть каждый смертный имеет право изучения и публикации архивных и музейных ценностей, невзирая на чьи-то наполеоновские планы.

Но не таков был И. С. Зильберштейн, чтобы безмолвно сносить то, как из‐за нерасторопности и неуклюжести «Литературного наследства», готовящего свои тома порой даже не одно десятилетие (не столько по собственной лености, сколько по чудовищным цензурным и идеологическим условиям советской реальности), исследователи публикуют эти материалы самостоятельно. Имея возможность, он «закрывал» какие-то особенно важные материалы в московских архивах, прежде всего в ЦГАЛИ, а также и в ГБЛ, для других исследователей, тем самым препятствуя в изучении рукописей не просто отдельным шустрым историкам литературы, но даже целым институциям, много более солидным, чем «Литературное наследство»[449].

Приведем пример. В 1964 году вышла книга Г. М. Фридлендера (который в 1984 году встанет на сторону Эйдельмана) «Реализм Достоевского», в которой автор упоминает об использовании им материалов «Литнаследства» (записные тетради Достоевского) и ритуально кланяется: «За возможность ознакомиться с этими материалами автор приносит редакции „Литературного наследства“ свою благодарность»[450].

Прошли годы; 10 января 1971 года ученый пишет И. С. Зильберштейну:

…Выступая в ИМЛИ, Вы – уже не в первый раз – незаслуженно упрекали меня в том, что я якобы цитирую что-то в своей книге по материалам «Литнаследства». Это – глубокое заблуждение. Как я Вам уже разъяснял, я никогда и ничего не цитирую из вторых рук. Все материалы, приводимые в моей книге, я изучал сам, по первоисточникам это легко проверить, так как в соответствующих архивах есть моя подпись и дата их использования мною. Однако, несмотря на это, я, из соображений научной добросовестности, отметил, что я впервые ознакомился с ними благодаря Вам. Вы же ставите мне в вину эту мою научную добросовестность. Я считаю Ваше выступление некорректным по отношению к человеку, который более 20 лет сотрудничает в «Литнаследстве» и проделал для Вас громадную работу комментирования зап. книжек Достоевского – и притом безвозмездно, так как я делал это 15 лет назад и до сих пор ничего за это не получил, кроме неприятностей от Вас[451].

Ответ Зильберштейна датирован 17 января. Он очень характерен:

Давайте поговорим как мужчина с мужчиной по вопросу, затронутому в Вашем письме.

Вы, безусловно, проделали ценную для «Литературного наследства» работу над записными книжками Достоевского: написали превосходную вступительную статью и тщательно прокомментировали некоторые записные книжки. Вы хорошо понимаете, что не по нашей вине этот том не появился своевременно. Кстати, Вы сами говорили о том, что статья Ваша, в том варианте, в котором она лежала в редакции ряд лет, не отражает полностью Вашей точки зрения на Достоевского. Поэтому так получилось, как бывает довольно часто: нет худа без добра. Что же касается того факта, что Вы до сих пор не получили гонорара за работу, проделанную давно, то мы, к сожалению, имеем возможность выплачивать его лишь тогда, когда книга выходит из печати. Можете не сомневаться, что все следуемое Вам Вы получите полностью.

Впервые с текстами записных книжек Достоевского Вы, безусловно, познакомились тогда, когда получили от нас их машинописные копии, сделанные Л. М. Розенблюм. Решив процитировать отрывки из этих записных тетрадей в своей книге, Вы, мне кажется, должны были обратиться к нам за разрешением. Мы, конечно, Вам бы не отказали. Но мы узнали об этом лишь тогда, когда увидели Вашу книгу, в которой Вы благодарили нашу редакцию. Верю, что перед тем как процитировать в своей книге ряд ценнейших записей Достоевского, взятых из переданных Вам нами машинописных копий, Вы обратились к подлинникам для сверки их. Но тем не менее, повторяю, о существовании этих записей Вы узнали из переданных Вам редакцией материалов. Следовательно, Вы должны были просить нашего разрешения, чего Вы, к сожалению, не сделали. В ЦГАЛИ, как и в любом архивном учреждении, при каждом документе имеется лист использования. Не сомневаюсь, что Ваше обращение к записным тетрадям было сделано много лет спустя после того, как они были скопированы и отправлены Вам.

Мне не нужно говорить, как я Вас уважаю – первоклассного исследователя. Поэтому готов больше никогда не упоминать о том огорчении, которое Вы причинили нам[452].

Судя по тому, что в этой папке архива Зильберштейна больше нет писем от Г. М. Фридлендера, он на это покровительственное письмо не ответил и прекратил корреспонденцию; ну и по тому, что мы знаем об авторе, очевидно было, что если бы Г. М. Фридлендер обратился к редакции за разрешением, то ни о каком цитировании им ранее выхода тома «Литнаследства» не было бы и речи.

Но вернемся к Эйдельману. Итак, мы видим, что ученый лично работал с документами в киевском архиве перед публикацией статьи 1974 года, печатая рукописи в собственной транскрипции, а также указав, что письма Дорохова уже ранее публиковались украинскими исследователями, хотя и без реверанса в сторону С. К. Кравченко. Наряду с этим мы отмечаем не только ошибки при транскрипции (у С. К. Кравченко – французского текста, у Н. Я. Эйдельмана – русского), но и явную текстологическую небрежность, допущенную Н. Я. Эйдельманом в газетной статье. Последнее обстоятельство, хотя бы и не имеющее непосредственного отношения к «Большому Жанно», встречается и в других газетно-журнальных публикациях Эйдельмана-писателя, что делает не самый лестный штрих в его научной биографии. О том, какова была реакция некоторых коллег на это, мы расскажем ниже, публикуя письмо Эммы Герштейн.

Причина же этой непозволительной для историка неряшливости, думается, в ритме жизни и творчества, который выковал из Натана Яковлевича именно литератора, потому что «историческая работа требует определенных жестких профессиональных навыков»[453], да и труд профессионального историка обычно менее производителен и более затратен, нежели писательский труд, который будто бы не столь строг к творцу текстов (речь о работе с источниками и рутине исторического исследования в виде глубокого изучения историографии). По словам Я. Гордина, последние двадцать лет жизни Эйдельмана были наполнены «убийственным по своей интенсивности трудом»[454] – книги, статьи, сценарии для кинокартин, лекции, встречи с читателями, даже исторические книжечки для издательства «Малыш»… Трудно, да и невозможно в такой круговерти держать качество на должном уровне. То есть несмотря на уверенность многих в непогрешимости Эйдельмана – «Как он ухитрялся не заплутать в этих темных катакомбах, в этих замысловатых