Шрифт:
Закладка:
— Я буду ждать письменного приказа!
— Вы его получите!
— Под Вашу ответственность!
— Разумеется!
Линдлей, закончив разговор по телефону, приказал найти ему вагон для срочной поездки в Мурманск. До него было около двухсот миль, не такой уж дальний путь, и поверенный в делах согласен был путешествовать без комфорта. Так и случилось. Единственный тип вагона на станции — теплушка, пришлось соглашаться на поездку в спартанских условиях, медлить было нельзя, Пуль мог найти причину снова отложить экспедицию.
Понимая, что без поддержки британского флота антибольшевистское восстание в Архангельске может провалится, Линдлей, как никогда, проявлял бурную активность. Начинался звездный час его дипломатической карьеры.
— Господин Линдлей, мы едем с вами!
На станции появился дуайен дипломатического корпуса Френсис с личным секретарем и слугой-негром.
— В теплушке?
— А что, у нас есть другой вариант?
— Подождите, господа! Господин Нуланс послал меня с вами для выполнения этой важнейшей миссии. — к вагону подошел советник французского посольства Дульсе с несколькими офицерами.
— Столь представительная делегация наверняка произведет на генерала Пуля должное впечатление, — с иронией сказал Линдлей, — грузитесь быстрее, и поехали.
В одном из своих писем слуга Филип Джордан опишет детали этого путешествия:
«Посол и еще пятнадцать человек погрузились в товарные вагоны и отправились по самой плохой железной дороге из всех, которые я когда-либо видел». Филип, исколесивший почти всю Америку проводником комфортабельного пульмановского вагона, знал, о чем говорил.
«Несколько тяжелых сосновых досок были перекинуты с одного конца вагона на другой и служили кроватью. Вот как мне приходилось подавать еду: ни стульев, ни стола, жестяная ложка, жестяная чашка. Когда поезд останавливался, я оббегал все вагоны с салом, сухарями и кофе. Несмотря на ужасные условия переезда, никто не роптал, все разговоры были о грядущей интервенции и скорой победе.»
Опасное путешествие подошло к концу. Из дверей вагона дипломаты увидели гавань, в которой расположилось много союзных кораблей под флагами Англии, Франции и Соединенных Штатов.
— Мы под защитой нашего флота, — гордо произнес Филип, — большевиков больше нет, слава Господу.
— Немедленно идем к Пулю, — предложил Френсис.
— Генерал и адмирал отбыли в направлении Архангельска, — доложил дипломатам дежурный офицер.
— И стоило ради этой новости трястись по ужасной железной дороге? Поморщился советник Дульсе.
— Стоило! — ответил ему Линдлей. — Это путешествие прибавило отваги нашим военачальникам, они, я надеюсь, не посрамят британского флага.
— Не забывайте господа, отсюда начнется освобождение России от большевизма, то, ради чего мы приехали на Север, — поднял кверху указательный палец американский посол. — В этом наша великая задача!
Петер Лапиньш приехал в Вологду в составе Советской ревизии Кедрова. В команде было много латышей, но Петера Кедров выделил стразу же. Бывший студент Рижского политехнического института, недоучившийся по причине войны и увлеченности социалистическими идеями, он привлек комиссара своей решительностью и отсутствием сомнений при исполнении приказов. Лапиньш выгодно отличался от прочих латышей начитанностью и умением вести беседу.
Кроме знания французского и немецкого, положенных по программе курса, он понимал по-английски и хорошо говорил на сербско-хорватском и словенском. Среди его знакомых была девушка из зажиточной словенской семьи, отправленная родителями в Ригу постигать точные науки. От нее Петер выучил балканские языки. Дружеские отношения быстро переросли в роман. Лапиньш так влюбился в южную красавицу, что совершенно искренне захотел стать югославом.
Так иногда называли граждан трех государств полуострова, этнические различия которых были для других европейцев настолько незначительны, что во внимание не принимались. Во многих государствах приняты разные религии, но это не повод разделять единый народ по вероисповеданию. Европа, пережившая протестантские войны, это хорошо понимала.
Лапиньш мечтал когда-нибудь отправиться на родину своей возлюбленной. Она хвалила его за успехи в языках и однажды сказала, что если не знать, кто на самом деле Петер Лапиньш, то можно легко принять его за настоящего югослава.
Когда немецкие войска подошли к Риге, Петер вместе с институтом эвакуировался в Иваново-Вознесенск, а его любовь, к ужасу Петера осталась в Риге. Она была подданной Австро-Венгрии, и после прихода немцев смогла благополучно вернуться на родину. Пережив сердечную травму, Петер совершенно потерял интерес к учебе, примкнул к рабочему движению и всерьез увлекся политикой.
После Октябрьской революции молодой человек, не раздумывая, направился к большевикам. Сначала он записался в Красную гвардию, куда латышей брали с особой охотой, отличился при штурме московских особняков, занятых анархистами. В мае 1918 году Лапиньш оказался в Советской ревизии Кедрова.
В середине июля, когда Кедрову стало известно о планах переезда дипломатов в Архангельск, он вызвал толкового сотрудника к себе.
— Петер, это контрреволюционное отродье замышляет новую авантюру против власти рабочих и крестьян. У нас есть сведения, что они готовят в Архангельске переворот и намереваются захватить богатства Севера, чтобы грабить народное достояние.
— Мы будем расстреливать контру как бешеных собак, товарищ Кедров! — без колебаний заявил Лапиньш.
— Это особая контра, с дипломатическими паспортами, их так просто не возьмешь, поэтому я поручаю тебе важное задание. Ты должен будешь, когда придет время, сопровождать их в Архангельск, а я убежден, что они поедут именно туда, быть в курсе дел и с каждой остановки телеграфировать мне.
— Так точно, товарищ начальник, — по-военному ответил Петер.
— Нам нужны их связи в Вологде, Архангельске, на Мурмане и где угодно, важна любая информация.
— Я понял, но они не дураки, догадаются, что я прислан не просто сопровождать посольства, а собирать информацию.
— Правильно, но мы дадим тебе легенду, которая вызовет у них недоумение. Для начала, тебе надо забыть о своем латышском происхождении, латышам Антанта не доверяет. Ты знаешь языки, говоришь по-русски с акцентом, почему бы тебе не стать сыном сербской женщины и французского коммерсанта? Твой отец пропал где-то в дебрях французской Африки, а мать отправила тебя учиться в Россию, в пансионат для детей-сирот.
— Я слышал, что среди дипломатов есть сербский посланник, он сразу меня выведет на чистую воду. Лучше я буду словенцем. Язык почти тот же, но культура другая, западная, католическая, к тому же меня крестили в костеле, и мне будет удобнее при случае общаться с патером, чем с православным попом.
