Шрифт:
Закладка:
Мессир Тайный Советник кивнул, принимая доводы следопытов, и подождал, пока писарь заносил их в протокол.
- Благодарю Вас, мессиры. Мне думается, вы можете отдыхать. А нам, Петерс, - Бирнфельд глянул на приора, - пора побеседовать с девушкой. Сейчас все упирается в те показания, которые даст служанка... Я тоже думаю, что смерть наступила при ней, но она по каким-то причинам хочет скрыть это. И мне хочется знать эти причины.
***
По мере того, как день катился к закату, настроение Агнессы менялось к худшему. Когда ее утром привели в камеру, она надеялась, что все вскоре разъяснится. Но день потух, в крохотном окошке под потолком совсем уж стемнело, и вместе с голодом и жаждой в темную камеру заполз липкий страх. Каменная каморка с брошенной на пол охапкой прелой соломы в темноте как будто еще больше выстыла...
С того момента, как захлопнулась дверь камеры, никто не обращал никакого внимания на узницу. Счастье, что хоть не приковали к вбитым в стену массивным железным кольцам. Оставленная наедине сама с собой, Агнесса уже с нетерпением ожидала хоть чего-нибудь, хоть какой-то ясности.
Бессонная ночь тянулась неимоверно долго. Утром Агнессе принесли кувшин с водой и краюху хлеба. И снова как будто забыли о ее существовании.
Было уж совсем поздно, когда вновь загремели засовы.
Зашел стражник, с ним хорошо знакомый приор Штрайке, и розовощекий мессир, чем-то похожий на двоюродного дядюшку Августа, кондитера. Розовые сальные щечки, сальные шуточки и сам, приторно сладкий, как лакричный леденец. И отвратительные, жирные как пиявки, пальцы, которые он норовил запустить девочке под юбку при любом удобном случае, как только у нее обозначились грудки. С тех самых пор Агнесса не доверяла улыбающимся толстячкам...
- Скажи мне, дитя, - ласково начал незнакомый мессир, - когда умер постоялец вашей таверны?
- Не знаю, мессир, - дрожащим голосом ответила Агнесса. – Я утром пришла, а он голый и холодный на полу лежит…
- Я еще раз спрашиваю тебя, дитя, и прошу – не лги мне! Когда умер ваш постоялец?
- Клянусь Единым, мессир, я не знаю! – Агнесса разрыдалась. Она с раннего детства хорошо помнила, как отлично рыдания действует на мужчин. Даже дядюшка Август моментально выбегал из комнаты, когда она начинала громко плакать.
Но суровые мессиры и глазом не повели при виде девичьих слез.
- Дитя, я уверен, что ты сейчас лжешь, и при этом клянешься именем Единого. Ты не боишься кары? - будь Агнесса чуть умнее, она бы услышала недвусмысленную угрозу в тоне улыбчивого мессира. Но она была такова, какова была, и видела, что мессир продолжает улыбаться.
- Мессир, я нашла его утром мертвым…
- Ты в третий раз солгала мне. Придется говорить по-другому. Видит Единый, я этого не хотел.
И ушли...
***
Агнесса была девушкой недалекой.
Но в сочетании с большими сиськами, наивными, с поволокой, воловьими глазами, и яркими губами это ее даже украшало. Годков ей приближалось к двадцати, но для трудящейся девушки-бесприданницы - вовсе еще не возраст перестарка.
Прибавить к этому незлобивый нрав и незыблемую уверенность в том, что все к лучшему в этом лучшем из миров, – и перед нами представала женщина мечты. Но, несмотря на столь выдающиеся достоинства, замуж сиротку почему-то до сих пор никто не звал. Не всем нравятся женщины с умом, особенно превосходящим их собственный, но Агнесса своей недалекостью и простотой слишком уж выделялась.
Не расстраиваясь по этому поводу, Агнесса потихоньку копила себе на приданное, откладывая, и со своей зарплаты трактирной прислуги (трактирщик по-родственному платил не совсем уж гроши), и с почти постоянных «подарков» от гостей. Трактир стоял на главной улице у самых городских ворот, репутацию имел хорошую, публика останавливалась не бедная, и смазливая служанка в летнюю пору, когда караваны по тракту катились один за одним, порой получала предложений больше, чем могла обслужить.
Но она старалась...
***
Когда вновь загрохотали запоры тюремной двери, Агнесса с надеждой подняла голову. Ведь она же ни в чем не виновата?
Сейчас все разрешится, и она отправится домой. Хозяин будет ругаться, ну да не беда – дедушка Ансельм хоть и суров, да отходчив. Он же поймет, что Агнесса не по своей воле два дня не работала. Да она бы с радостью!
Вошедший не был одет ни в серый камзол инквизитора, ни в мундир стражника. Обычный горожанин... Нет, не обычный, а какой-то солнечный. Улыбался он так, что даже в камере стало чуть светлее. Одного из передних зубов у него не хватало, но щербатая улыбка делала лицо лишь веселее и бесшабашнее.
- Девица Агнесса он-Лагрейн, 19 лет?
У Агнессы перехватило горло и она лишь кивнула.
- Ну, деточка, пойдем со мной...
Агнесса безропотно вышла из камеры, прошла мимо стража, оставшегося у двери, и двинулась по коридору за улыбчивым незнакомцем. Он казался таким милым.
Лишь когда мужчина сделал первый шаг по лестнице, ведущей вниз, она заподозрила неладное и притормозила.
- А куда мы идем, дяденька?
- Как куда?! В пытошную же ж...
Агнесса обомлела, и у нее подкосились ноги.
- Как в пытошную? За что меня пытать то?
Улыбчивый дядька обернулся и назидательно поднял палец.
- Не «пытать», деточка, а испытывать. И не тебя испытывать, а слово твое. Не «за что» - а «для чего», дабы не один тать от справедливости не убёг. Тебя же добром спрашивали, а ты, видать, правду то говорить не стала, либо знает мессир приор нечто, что поверить тебе не позволяет. Вот отстоишь на испытании слово свое - тебе и поверят то...
- Да как же так, дяденька... – попятилась Агнесса.
- Пойдем, деточка, по добру, а то в ухо дам - и понесу, - и наглядно продемонстрировал кулак, похожий на кузнечный молот. - Быстрее начнем - быстрее признаешься. Чего
