она к Альме расположена. Однако вдвойне нельзя было сказать о нерасположении: герцогиня, как и её племянник, держалась с непроницаемым достоинством. Вероятно, прибудь на бал лесное чудище, она и его бы приветствовала столько же царственно-невозмутимо – если бы оно значилось в числе приглашённых.

Бальная зала встретила гостей сиянием свечей, гулом бесед, многоцветьем платьев, причудливой зеленью расставленных вдоль стен и в нишах растений, а также редкостным жаром. Будто из Денлена они перенеслись в моанрийскую пустыню – или, скорее, в маленький оазис, даривший отраду и отдохновение, но почти не защищавший от зноя.

Нетрудно было угадать герцога Флосортуса среди прочих: именно к нему стекался людской поток, вокруг него собралась наибольшая компания. В оной выделялись две особенно нарядные девушки – последние из детей четы Флосортусов, пока не успевшие связать себя узами брака. Впрочем, данное упущение они и их родители намеревались вскорости исправить, не в последнюю очередь при помощи устраиваемого бала.

Что ж, после приветствия хозяев можно было присоединиться к остальным гостям, среди которых и у Милли, и у её брата явно имелось немало знакомых, а может, и родных.

На удивление, тут Альму ждал благосклонный приём. Её знали – или о ней знали. Наверное, из-за её неожиданного участия в заседании клуба магов «Абельвиро» – или из-за ещё более неожиданных результатов этого участия. В клубе состояло много блестящих представителей денленского общества. Да и слухи разлетаются быстро…

Вот господин Толмирос познакомил её с двумя приятелями по клубу – господином Просхаросом и господином Клинрозеном, столь же молодыми, как он, хоть и не столь обаятельными. Вот к ним приблизился статный господин с пышными усами, которого Альма помнила по заседанию и который действительно оказался герцогом Утельясом. Ну и, естественно, разговор сразу зашёл о магии.

По счастью, Милли была рядом, поддерживая Альму одним своим присутствием, а порой и вставляя в общую беседу изумлённые вопросы или восхищённые восклицания.

Господин Толмирос и вовсе проявлял себя с наилучшей стороны: с ловкостью бывалого рулевого он уводил разговор от рифов и направлял в безопасное русло.

Даже равнодушие кавалера действовало успокаивающе. Проведя более полумесяца под кровом барона Гардфлода, Альма к нему привыкла. Барон был бесстрастен всегда и со всеми, его нрав был подобен прохладной тени в жаркий день. Если с господином Толмиросом было приятно, интересно, весело говорить, то с бароном Гардфлодом было приятно молчать.

Но вот распорядитель бала объявил начальный танец – полонез. Пары стали выстраиваться, и барон Гардфлод протянул руку Альме: как его спутница она обещала ему два танца, и первым в её бальной книжечке значился этот.

Что можно сказать о полонезе? Пожалуй, то, что без него и бал – не бал. Танец-приветствие, танец-торжественность, танец-шествие, он был долгим, плавным. И, по счастью, несложным. Особенно при наличии умелого партнёра. Барон Гардфлод оказался именно таким, и Альма впервые за вечер ощутила искреннюю радость от присутствия на этом пышном собрании. Бальная зала ощущалась уже не душной и переполненной, а сияющей и прекрасной: танцевальные фигуры, и музыка, и наряды были красивы и создавали одну большую гармонию.

Барон вёл в танце с лёгкостью, каковая была ему присуща во всём. Альме не приходилось ни вспоминать движения, ни даже задумываться о них – её ноги и руки двигались сами, уловив общий ритм, соединившись с ним.

Не страшно было и покидать своего кавалера, обмениваясь партнёрами или собираясь в круг вместе с другими госпожами. Ведь в конце концов рука льмы вновь оказывалась в руке барона Гардфлода, успокаивающе твёрдой, но не жёсткой.

Даже самый долгий танец не длится вечно. Полонез завершился. Следующий танец Альма, разумеется, не обещала барону Гардфлоду: если дама и кавалер танцуют дважды подряд, то на следующий день их начинают поздравлять с помолвкой. А это не входило ни в его, ни в её планы и уж тем более не встретило бы одобрения со стороны хозяйки бала, которая предпочла бы увидеть невестой племянника любую из своих дочерей.

Однако и пропустить танец Альме не довелось: ещё во время приветствий и знакомств смешливый господин Просхарос – один из приятелей господина Толмироса – попросил подарить ему кадриль.

За остававшееся время они успели побеседовать, но это не способствовало сближению, а наоборот: то ли торопясь наговориться до того, как зазвучат первые аккорды, то ли маясь от раздразнённого любопытства, то ли из-за свойств своей натуры – так или иначе, господин Просхарос не закрывал рта и смеялся значительно больше, чем следовало. Причём отнюдь не всегда уместно.

И всё-таки Альме отрадно было иметь в своей бальной книжечке уже целых три записи.

К тому же кадриль – танец в меньшей степени для пар и в большей степени для групп. Намеревавшиеся танцевать собирались по четыре пары – и Альма с облегчением увидела, что им с господином Просхаросом вознамерились составить компанию Милли с герцогом Утельясом и барон Гардфлод с юной госпожой Флосортус, младшей из кузин. Четвёртой парой стали господин Клинрозен с его дамой.

И пусть господин Просхарос оказался менее приятным кавалером, чем барон Гардфлод, зато в фигурах танца Альме часто доводилось браться за руки с Милли, и та каждый раз тепло улыбалась и едва заметно кивала, подбадривая. Вдобавок Милли наравне с двумя другими дамами была блестящим образцом: даже забудь Альма какое-либо из движений – можно было бы подсмотреть у соседки.

Но она не забыла.

Уже два удавшихся танца! Вечер определённо начал доставлять удовольствие. А впереди был вальс… Что если её пригласит грациозный господин Толмирос?

Однако погрузиться в размышления и надежды Альме было не суждено. В бальной зале что-то неуловимо изменилось.

На этом балу, пусть ничем не ронявшем своего звания, но всё же «предварительном», не столь ослепительном, как балы разгара сезона, не ожидалось появления никого из членов королевской семьи. Однако кем тогда был неизвестный господин, вокруг которого сперва ошеломлённо стихли все разговоры, а затем зажужжали взбудораженные шепотки? Уж точно не королём и не принцем – иначе бал не начался бы до его приезда. Но сам хозяин дома вытянулся перед ним в струнку и – это было видно издалека – приветствовал его со всем почтением, на какое был способен.

Увы, больше почти ничего разглядеть не удавалось: таинственного господина плотно обступили другие гости, желавшие перемолвиться с ним хоть словечком.

Вон показалась его голова – волосы на ней были серебристыми. Видимо, господин был в летах, раз полностью поседел. И, что вполне извинительно в почтенном возрасте, носил причёску не по моде: его волосы были длиннее, пышнее, чем у прочих господ, они не были аккуратно взбиты, а топорщились так, будто он вовсе забыл расчесаться.

А теперь в просвете меж фигурами