Как прошло заседание клуба магов? Как Вам Денлен? Довелось ли Вам увидеть Его Величество?

Я не забыл о Вашей просьбе касаемо рябины. Первую неделю всё было скучно (зачёркнуто) ординарно, однако утром 15 сентября я нашёл оставленную ветку полностью обугленной. Хотя рядом с ней не было более никаких следов огня. Это как-то связано с Вашими делами?

С нетерпением жду Вашего возвращения!

Искренне Ваш,

Джорслей Свартур

Приписка: До осенней ярмарки остались две недели; Вы обещали, что мы пойдём на неё вместе, не забудьте!»

Альма коснулась чернильных строк, нежно провела по ним пальцами. Её близкие были так далеко – и всё же она как наяву услышала громкие, отрывистые, но исполненные заботы реплики капитана Эшлинга и оживлённые расспросы Джорри.

Но постойте, что он там писал про обугленную рябину?

Альма перечитала. Нахмурилась. Находка была сделана наутро после заседания клуба магов «Абельвиро». И была воистину странной, заслуживавшей упоминания в письме. Если только Джорри, при его неуёмной фантазии вкупе с любовью к розыгрышам, не присочинил. Но зачем бы ему было выдумывать? Нет, тут что-то иное…

Разве могло заседание клуба магов в Денлене как-либо повлиять на оберег в «Тёмных Тисах», невзирая на время и расстояние?

Ещё недавно она с лёгким сердцем ответила бы «нет». Но теперь на её сердце легла тяжесть. Она попросила Джорри каждый день класть у порога «Тёмных Тисов» свежую рябиновую ветвь просто так, на всякий случай, невольно растревоженная перед дальней дорогой и после встречи с кукольной «водяницей». Это было первым, что пришло ей в голову, – поверье о том, что рябина помогает от дурного глаза, отводит мелкие заклятья. Даёт знать о близости фатаморов.

Тяжесть на сердце налилась холодом, стала похожа на увесистый острый кусок льда. Зачем только Альма поехала в Денлен? Зачем уехала из «Тёмных Тисов»?! Зачем соприкоснулась с чуждым, неизвестным, неподконтрольным её воле? Как мотылёк, летящий на огонь. И рискующий сжечь не только собственные крылья…

Она отправила письмо с рассказом о приготовлениях к балу всего-то пару дней назад. Но теперь ощутила настоятельную потребность вновь взяться за перо.

Перед ней встала непростая задача: выведать подробности происходящего в «Тёмных Тисах», избегая не только прямых вопросов, но и малейших намёков на то, что её что-то беспокоит, на то, что что-то может быть не так. И надо было ненавязчиво призвать родственников к осторожности, которая никогда не бывает лишней.

Словом, цели предполагаемого письма были кристально ясны. В отличие от способов их достижения.

Только что оставалось много дней – и вдруг остались считаные часы. И казалось, ничто не готово и не будет готово в срок. Ах, если бы в запасе был ещё хоть один день!..

Горничные сновали туда-сюда по поручениям. Камеристки сноровисто прикрепляли последние ленты к бальным платьям и укладывали причёски хозяек. Лакей как раз принёс цветы, доставленные из оранжереи.

Сколь бы ни были изящны заколки-букетики из серебра и каменьев, привезённые Альмой в числе прочих драгоценностей, они оказались неподходящими: в Денлене вышли из моды искусственные цветы, даже будь они сделаны искуснейшим из ювелиров, вместо них стало принято носить живы – украшать причёски, закреплять на платьях, просто держать в руках… Круглый год денленские теплицы и оранжереи полнились цветением и благоуханием.

Денленские бальные причёски тоже оказались совсем не тем, что грумблонские: прямой пробор был признан чересчур скучным, заставлявшим и в своей обладательнице заподозрить заурядность или, по меньшей мере, неумение следить за веяниями моды. К удивлению Альмы и ужасу Джулс, камеристка хозяйки дома расчертила на голове Милли пробор-зигзаг. А сама Милли, сиявшая от предвкушения, велела уложить волосы Альмы «примерно в том же духе».

В итоге её камеристка и Джулс, помогая друг другу (или, скорее, соперничая друг с другом), сделали на голове Альмы пробор, более всего похожий на перевёрнутую букву «У», на макушке соорудили объёмный бант из волос, чем-то напоминавший крылья бабочки, а у висков пышно взбили завитые локоны.

У самой Милли был не бант, а пучок из кос со вплетёнными в них белыми цветами. Который ей чрезвычайно шёл – равно как и воздушное платье цвета утренней зари.

Платье, пошитое для Альмы, было дымчато-голубым – и самым красивым из всех, какие она когда-либо надевала.

Когда Милли игриво привлекла её к зеркалу и встала рядом, рука об руку, Альма с трудом узнала себя: настолько всё в её облике было новым, непривычным, непохожим на ту Альму, какой она привыкла себя считать.

Впрочем, на изумление уже не оставалось времени: часы пробили, слуга доложил, что экипаж подан, – пора было ехать на бал!

Глава XXI,

в которой бал посещает тот, кого там быть никак не могло

Опаздывать нельзя лишь на королевские приёмы. На балы же опаздывать не только можно, но и предпочтительно: прибывающий в числе первых обрекает себя на неудобства, тогда как задержка хоть на полчаса позволяет залам наполниться, беседам завязаться, экипажам у парадного входа – более-менее разъехаться.

Экипаж семьи Гардфлодов прибыл ко дворцу Флосортусов спустя час после назначенного времени. Ещё чуть-чуть пришлось подождать, пока чужие экипажи отъедут, и наконец Милли с господином Толмиросом и Альма с бароном Гардфлодом шагнули навстречу яркому свету и отполированному блеску.

Прежде всего надлежало исполнить долг вежливости, поприветствовав хозяйку дома. Она, как было заведено, встречала гостей у подножия парадной лестницы, в то время как её супруг ожидал их в главной зале.

Звучные голоса герольдов наполнили уши Альмы, и она едва не запнулась. Вновь почувствовала себя не на своём месте: будто её имя не должно было звучать здесь, будто герольды не объявляли, а обвиняли её.

О, да ради Великого Неведомого! Неужто она пустит прахом все чаяния Милли, неужто бросит тень на уважаемого барона Гардфлода, проявив себя недостойной его спутницей? Раз уж приехала – надо соответствовать. Хотя бы постараться.

Альма твёрже выпрямила спину и постаралась придать лицу то же выражение мраморной невозмутимости, какое было у её кавалера.

А тот ступал так легко и непринуждённо, словно был у себя дома. И с той же непринуждённостью подвёл Альму к своей тётушке.

Герцогиня Флосортус любезно пригласила Альму, ни разу её не видев и едва ли желая видеть, но уступив просьбам племянников. Теперь было важно сделать так, чтобы она не пожалела о приглашении.

Альма, стараясь не позабыть ни одно из наставлений Милли, присела в реверансе приличествовавшей глубины и как можно чётче (герцогиня была туговата на ухо – и категорически отказывалась это признавать) и вместе с тем скромнее произнесла слова приветствия.

По виду герцогини Флосортус никак нельзя было сказать, что